Дмитрий Федотов - Сказки мегаполиса

«На всяку беду страха не напасетесь. Не хотите, один пойду. Добуду чужую шкуру, а коли свою отдам, так уж лучше помирать в поле, чем в бабьем подоле», — ответил Сигида и этим же днем ушел. Неделю Сигида ходил, может, более. Только, дед сказывал, гроза тем временем приключилась такая, что и ночью от молнии светло было, ровно днем. А как гроза закончилась, Сигида и вернулся. Всем объявил: «Можете по избам не прятаться. Не будет боле Ящур нас мордовать». Народ засомневался, конечно: «Как же это ты в одиночку Ящура одолел?» Сигида помолчал, а потом вдруг и молвит: «Да не один я был, помогли добрые люди. Миром одолели. Только не было в той Горе никакого Ящура, а уж что там было, я и сам не ведаю».

Люди не поверили, решили, что он от страха умом тронулся. Рядом с нашей деревней почитай верст на сто ни единой живой души не было, да и сейчас нет.

Однако долго ли, коротко ли, а только стали бабы по домам возвращаться, как будто ничего с ними и не приключилось вовсе. Будто и не пропадали они на несколько недель. Одна говорит: «Что это вы переполошились? Меня потеряли? Так я белье полоскать ходила, только и управилась». Другая по грибы ходила, третья — по ягоду. Остальные тоже понять ничего не могут, толкуют, что по делам ходили, кто за коровой, кто еще за чем. Народ удивляется. Чудные чудеса — шилом небеса! Дальше — больше. Сигида пахать начал! Это с его-то грудью! Правда, на больного он боле не походил. Ранее как скелет был — кости да кожа лохмотьями, а тут — плечи расправились, мясом помаленьку оброс. Здоровенный парняга стал, ни горелый, ни больной — ни пузатый, ни худой. Посудачил народ, мол недолго метил, да хорошо попал.

Год прошел, или того боле. Люди удивляться перестали, страхи позабыли, в лес начали выбираться. Глядь, а Горы-то нет, как вовсе не было! А на месте болота озеро! Озеро-то нашими днями Черным прозывают, в память о болоте, хотя никакое оно не черное, и рыбы в нем прорва. Можешь и сам спытать, для уверенности.

А Сигида и взаправду выздоровел! Что за люди ему помогли, спрашиваешь? Эх-хе, кабы все знать, вышел бы в знать. Много об этом Сигиду спрашивали, да только он сам толком ничего не понял. Толкует, будто добрался до Горы, да стал Зеленого Ящура на бой кликать. Налетела вдруг гроза невиданная. А дале он сомневается: правда, аль привиделось ему, словно поднялась Гора на дыбы, а он на нее бросился. И как будто не один, а много народу вокруг него появилось. Молнии блещут, гром гремит, дождь сечет. Обеспамятовал он, а как очнулся, глядь, ни Горы, ни болота и никого кругом не видать. А сам он лежит на берегу озера. Вот такая депутация получилась. То ли явь, а то ли бред — то ли сказка, то ли нет.

День был жаркий. Чахлые, серые от пыли деревья не давали тени и не в состоянии были справиться с сочным, угарным смогом, окутавшим центр города. Арсений маялся в своем кабинете на шестом этаже, за плотно закрытыми окнами. Кондиционер производства соседнего завода сдох на второй день после установки. Сдох бы и в первый, но в первый его не включили. Духота была адская и вызывала даже что-то вроде галлюцинаций. Казалось, за стеной кто-то дурным голосом завывает: «Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня!»

Арсений сдавил уши руками, пытаясь сосредоточиться. «Значит так. Что мы имеем? Показания двух потерпевших… Тьфу, черт! Что это меня на уголовный кодекс потянуло — он подошел к холодильнику, стоявшему в углу, открыл его. Некоторое время задумчиво созерцал его пустое чрево, пытаясь вспомнить, за каким чертом он припер в кабинет этот морозильный аппарат. Наконец, наткнувшись взглядом на притаившийся в углу сифон, очнулся. Прохладные, запотевшие бока вызвали у него умиление. Однако попытка добыть стаканчик холодной газированной воды закончилась полным фиаско. — Сифон злобно зашипел, плюнул в стакан и затих.

— Вот скотина! — Арсений раздраженно вернулся на свое место. — Вернемся к нашим «уголовничкам». Тэ-экс, первое заявление датировано двадцать третьим мая, второе — тридцатым июня. Формальности соблюдены — дело в компетенции нашего учреждения.

— Явление, не поддающееся объяснению с точки зрения современного развития науки, которое подтверждают не менее двух очевидцев (очевидцем следует считать и группу, наблюдавшую явление одновременно), наблюдавших явление в разное время, признается необъяснимым и направляется на рассмотрение в Центр по рассмотрению необъяснимых явлений», — чеканя слова, процитировал он. — Вот мудрецы! «…отправляются в Центр…» Спрашивается, зачем? Если наука объяснить не может, то как же Центр объяснит? — Арсений со злостью швырнул лежавший на столе нормативный справочник. Тот, шурша страницами, долетел до стены и, ударившись, упал, испуганно прикрывшись обложкой.

— Ладно, что это я? Жара, что ли на меня так действует? — внезапно успокаиваясь, подумал Арсений, — Объясняем же! Уже четыре, или нет… три необъяснимчика объяснили. Четвертое объяснение Комиссия по контролю необъяснения объяснимых… Тьфу черт, запутался! Комиссия по контролю за объяснением необъяснимых явлений. Еле выговоришь. Так, что это бишь я про комиссию? Ах, да! Четвертое объяснение она признала недостаточно объясняющим суть объяснимого… Опять путаюсь. Словом, четвертое она отклонила, но три-то — удовлетворительные вполне. Хотя, объясним — не объясним, удовлетворительно — неудовлетворительно, какая разница? В принципе можно отвертеться. «В связи с расплывчатостью существенных признаков необъяснимости… согласно параграфам: А, Бэ, Вэ и Вэ-бис… учитывая статью ЭМ… руководствуясь дополнениями к сводным положениям от такого-то числа тысяча восемьсот такого-то года… отложить… неопределенный срок… внести в реестр… поставить на контроль… появятся новые факты… сверить… затребовать инструкции… согласуется с нормативными требованиями…» И все. Минимум полгода эти бумаги будут рассматриваться в Центре, Комиссии по контролю, Комиссии по контролю за Комиссией, и другими Комиссиями по контролю за чертом-дьяволом. — Арсений потянулся, выглянул в окно. Знакомая, неизменная из года в год картина навевала тоску. Очередь в универмаге напротив была обычных размеров, как вчера и позавчера. Она производила впечатление основательности, как и само здание универмага, словно бы являясь его архитектурным дополнением. Порыжевший от времени плакат, на котором был изображен квадратный кулак, выбивающий искры из наковальни, сохранился неплохо, как и надпись под ним «…одобряем и Поддерживаем!», только лампочек, освещающих его в ночное время, заметно поубавилось. Их частью побили от нечего делать, частью растащили для собственных нужд местные жители. А действительно, чего добру пропадать? Неизменна была и безобразно разинутая пасть котлована, вырытого посреди проспекта месяца два назад. Привычные личности с помятыми, так сказать, лицами и сизыми носами вяло толклись на краю котлована. Их незлобный мат ежедневно оглашал окрестности. Привычно испражнялись в небо заводы. На остатках асфальта дребезжал переполненный автобус. В задыхающемся скверике, прямо под окном кабинета, привычно резались в шахматы сослуживцы Арсения. Уже два месяца в Центре не было воды (с тех пор, как разрыли котлован), в результате подавляющее большинство сотрудников слонялись без дела, впрочем, когда появлялась вода, картина менялась незначительно.