Дмитрий Федотов - Сказки мегаполиса

Арсений направился к палатке, вытащил дневник.

«Вчерашние опыты зафиксированы, кроме последнего. — Он принялся листать тетрадь. — Так, ага, вот. «18.00 — Дед водил на Ползающую топь. Полная неудача. Никакой топи не обнаружил. Нил Степанович спокоен, говорит, на то она и ползающая. Может, уже где в другом месте. Васька с ним поругался. Дед обиделся. Эстэлу выговор, ужин без сладкого. У деда просил прощения. Тем более, что топь эту я видел, когда ходил один. Непонятное явление! Трясина — не трясина, а не обойдешь. Что характерно, занимает она, судя по всему, достаточно локальный участок, однако моя попытка обойти ее не удалась. Когда стоишь перед топью, визуально кажется, что размеры ее совсем невелики, правильный круг метров двести в диаметре. Справа и слева вполне обычный лес. Прошел около километра вправо, а когда двинулся к Большому Камню, опять угодил в топь. Полное ощущение, что она ползет за мной. Живая гать не появлялась, вынужден был вернуться.

20.00 — Ужинали вместе с Нилом Степановичем Дед рассказал занимательную легенду. Васька особенно интересовался Емельяновой ловушкой. Дед не советовал туда соваться без крайней необходимости.»

На этом записи вчерашнего дня обрывались.

«Что там было вчера после ужина? После ужина мы с Эстэлом ходили проверять эффект саморазворачивающихся дорог. Так и запишем. — Арсений достал ручку. — «21.00. — Ходили с Эстэлом по саморазворачивающимся дорогам. Никакого эффекта. Дед говорит, что дорога выводит в то место, куда стремишься. Настойчиво думал о том, как бы вернуться к Черному озеру. К Черному озеру не вернулись, вышли к Большому Камню. Очевидно, эффект наблюдается при более сильных эмоциях, или происходит на уровне подсознания. Ползающей топи не встретили. Васька, глядя на меня, ржал как конь». Вроде все. — Арсений закрыл дневник, глянул на часы. — Однако, француз разоспался, как будто на курорт приехал. Сейчас я тебя разбужу». — Он зачерпнул кружку воды, стараясь не шуметь, подошел к Васькиной революционной палатке, отодвинул полог и замер. Эстэла в палатке не было. Арсений внимательно осмотрел спальный мешок, как будто Васька мог в нем спрятаться, отошел к костру. Какое-то нехорошее предчувствие кольнуло его. Лес неуловимо изменился, словно стал чужим. Озеро, до этого ласковое, почернело, оправдывая свое название. Арсений ощутил неудобство, растерянно огляделся по сторонам.

— Что, трусишь, брат? — вслух произнес он, чтобы как-то взбодриться и подумал: «А ведь правда…»

— Ты, Валерьич, все пишешь? Боишься, забудешь, али как? Для отчета? Ну пиши, пиши. Писали писаки, а прочтут собаки. Да нет, это я так. Куда же тебе родимому деваться, раз требуют? Спрашиваешь, какие у нас истории приключались? Позакавыристей? Всякое случалось. Дело бывало — и коза волка съедала. Про то тебе и поведаю. А правда то, аль ложь — думай сам, как хошь.

Появился у нас в деревне беглый. Кто такой неизвестно, паспорт у него на лбу не прописан, но человек, говорят, был подходящий. По плотницкому, кузнецкому делу так сработает, хоть в ухо вдень. Всем помогал. Но это уж после, когда отошел маленько. А как наши мужики его нашли, так он совсем плохой был. Отощал до крайности. Смотреть страшно. В гроб краше кладут. Думали, не жилец на свете. Быть бы худу, да Бог не велел. Оклемался наш каторжник. Откормили его помаленьку, одели. Народ у нас простой, прижимистый, но и не то чтоб совсем жадный. Так ему и не жалко было давать, он эти подарки отрабатывал стократ. Да и не брал, конфузился, краснел, прямо как девица.

Поселился беглый у Ипатыча. Мужики туда частенько заглядывать стали. Много чего интересного каторжник знал, рассказывал как по-печатному. Однако пронюхали про то в губернии, и как-то ночью нагрянул целый отряд. Какой-то важной птицей наш каторжник оказался, коли за ним целый отряд прислали. Обыскивать стали, да ничего не нашли. Ипатыч, мужик сам себе на уме. Лукавства небольшого, но осторожность в нем была. Он своего постояльца в бане устроил. Как обыскивать стали, каторжник потихоньку из баньки выбрался и ходу. Только у самого леса заметили его как-то. Командиром того отряда был Главный полицмейстер, крайняя сволочь. Даже нас, пацанов, мимо не пропускал, все норовил плеткой по заднице стегануть. Так вот, этот Главный полицмейстер, моп его ять, и говорит: «Не спешите, теперь он от нас никуда не денется».

Сволочь-то сволочь, а соображал. Известное дело, от нас путь один, только в сторону губернии выбраться. В другую сторону не уйдешь — болота кругом.

Расположился полицейский отряд в деревне. Посты вставили. Стариков в сарае заперли, чтобы никто беглому дорогу тайную не указал. До утра они куражились, самогонку жрали, песни горланили да баб деревенских щупали. Так перепились, что к обеду лишь оклемались. Главный полицмейстер их построил, давай орать, дескать, только и умеете водку жрать, а у самого рожа с перепою красная, хоть портянки суши. Проорался полицмейстер и говорит: «Деваться каторжнику некуда. Сидит возле Черного озера. Там его и возьмем. А кто первым его схватит, тому лично целковый выдам, четверть самогонки и аксельбанты свои в придачу».

Стоят эти сукины коты, глаза разгорелись, как про самогонку услышали, носами воздух нюхают, точно легавы, только что не повизгивают, да не лают. Рассыпались они цепью и пошли. Полицмейстер опохмелился и потихоньку за ними на коне поехал. Наши мужики затылки почесали, повздыхали, мол, жалко, конечно, хороший человек, а только чем ему поможешь? Потом сарай отперли, стариков выпустили.

Долго ли, коротко ли, глядь, бегут полицейские из лесу. Кто как, некоторые без винтовок, а другие и вовсе без штанов. Первым полицмейстер. Оно, понятно, все пешком, а он на лошади. Остановился на площади, рожа по шестую пуговицу вытянулась, визжит: «Бунт! Заговор! Сгною всех!»

Недолго, однако ж, разорялся и во весь опор дальше понесся. Войско его вслед за ним. Мужики еще как следует удивиться не успели, каторжник из лесу вернулся.

— Дайте, — говорит, — мужики, харчишек на дорогу. Уходить мне надо. Не иначе, ваш полицмейстер за подмогой помчался.

Мужики рты пораззявили. Харчей все же собрали, спрашивают:

— Как же ты один с целым войском управился?

А беглый в ответ:

— Некогда, мужики, мне вам растолковывать, да и сам я толком ничего не знаю. Вернусь, когда таких вот полицмейстеров, как ваш, разгоним, вместе разбираться будем. Винтовки, что полицейские побросали, у Большого Камня заберите, а то ваши самострелы да пищали никуда не годные вовсе. Прощевайте пока. — С тем и ушел.

Самые отчайные сходили к Большому Камню, винтовки в лесу перепрятали. Ждут мужики, что дальше будет. А дале вернулся Главный полицмейстер. В первый раз у него отряд был, а во второй — чуть не армию припер, даже антилерию притащили. Недалеко от деревни окопались, траншей понарыли, прямо войну вести собираются. Подождали и с опаской к Черному озеру двинулись. Антилерия заухала. Постреляли, постреляли да и вернулись ни с чем. Даже к Большому Камню не прошли. Почему не прошли, спрашиваешь? Ползучая топь объявилась. Я тебе уже про нее рассказывал. Откуда она берется, Бог ее знает. Только куда не сунутся, гиблое болото. Это мужики потом разузнали, когда они меж собой ругались. Полицмейстер зеленый от злости ходил. Мужиков наших по мордам хлестал, да пороть приказывал. Все выпытывал, куда отряд бунтовщиков подевался. Мужики дивятся, глазами хлопают, не видали, мол, никакого отряда. Чем бы эта заваруха кончилась, неведомо, да только, как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло.