Дмитрий Федотов - Сказки мегаполиса

«Человек родится для одной великой мысли, для одного великого сына или внука, дом стоит на земле, чтобы согреть одного-единственного человека, а колдуны приходят для одного великого колдовства».

Так было написано в старой колдовской книге. Обо всем, что есть и чего нет, что можно и чего нельзя, поведывала она, но ни словом не обмолвилась о том, для чего живет на свете маленькая колдунья. Девочка послушно листала пожелтевшие страницы, слушала колдовские голоса, которые вещали над миром, и благословляла все, что благословляли силы добра, и проклинала все, что они проклинали.

А время шло. Все так же мертво и пустынно падал снег. Юная чаровница росла, взрослела, косы ее становились длинными, кожа шелковой, а душа, растревоженная колдовскими тайнами, все нетерпеливее. Тихо уходили дни, за ними годы без великого колдовства, без доброго друга, и каждый раз уже казалось ей, что если и сегодня не свершится чудо, то не будет оно никогда.

— Мне уже шестнадцать лет, — волновалась она, — так и жизнь пройдет, и никто не узнает, что я жила, что руки мои были такими нежными, а волосы черными, как ночь. Никто не увидит… Все равно кто, лишь бы осталась память обо мне.

Ей мечталось, что войдет в ее дом светлый мальчик, прекрасный юноша, посмотрит в ее чарующие глаза, отогреется у колдовского самовара и останется здесь навсегда. И потеплеет ее одинокий дом, и легче будет ей дождаться своего великого колдовства.

Она родилась доброй колдуньей. Пока с ее губ не сорвалось недоброе слово, а душа не пожелала злого дела, силы добра покровительствовали ей. И однажды темным тоскливым вечером кто-то постучался в ее окно.

В дом вошел человек, стряхивая с себя снежные сугробы. И поразилась колдунья, как похож он на тайгу и ее великие ели. Заснеженная борода скрывала половину лица, густая хвоя волос выбивалась из-под шапки, а под заросшими бровями в заиндевелых ресницах блестели белесыми льдинками глаза.

И сама судьба на миг проглянула в них.

Есть на свете роковые глаза и любовь с первого взгляда. Это значит, что колдовские силы добра или зла всю свою страсть вселили в избранного ими человека, и уже ничто на свете не спасет того безумца или счастливца: бессмысленно противиться им и невозможно возвратить свое счастье, если отвернется судьба.

Маленькая колдунья знала об этом с самого рождения, поэтому поклонилась пришедшему, как жребию своему.

Она отогрела его у волшебного самовара. Оттаяли его ресницы и волосы, потеплели глаза и губы… Не оттаяло одно только сердце.

Сколько передумал он за тридцать лет в глухой тиши, какие тайны поведали ему вечные ели, какие юношеские надежды схоронил он под густой бородой? Ни о чем не спросила она.

Он остался и свято поверил, что именно в этот дом вела его судьбина.

Они зажили тихо и плавно, словно опасаясь спугнуть еще не родившееся счастье. По ночам она рассказывала ему чудесные колдовские сказки, выдавая запретные тайны и заклинания. По утрам поила горячим чаем, и еще больше оттаивал он. Он гладил ее черные волосы и белые руки, целовал губы и мокрые от слез глаза.

— О чем ты плачешь? — удивлялся он. — Разве ты не счастлива?

— Ты пришел навсегда? Ты не уйдешь больше? — пытала она его.

— Куда? Кругом на тридцать лет пути лежат снега…

Она вздыхала, прятала слезы на его груди и вновь ощущала лед сквозь холст рубахи. Счастье ли это или беда колдунов — так сильно и больно чувствовать?

Она забросила свою вещую книгу, забывала вовремя откликаться на колдовские голоса, а в волшебном самоваре лишь кипятила чай. Она показывала ему фокусы, вспоминая уроки магии, пела колыбельные всех времен и народов, ни на минуту не оставляя его, не давая почувствовать в груди так и не оттаявшее сердце. А он шутил, смеялся, преклонялся перед ее любовью и страшился даже подумать, что не к ней шел тридцать лет.

Так мчались дни, мелькали ночи. Сердце беспощадно отсчитывало секунды — ни мысль, ни чувство, ни воспоминание не поспевали за ним. И в одну из ночей властно ударила в окно белая вьюга.

Очнулась маленькая колдунья. Отпустив руку своего милого путника, она метнулась с лежанки, нашла колдовскую книгу, и та открылась на девяносто девятой странице. Девяносто девятая строка гласила:

«Если четыре раза ударит в окно белая вьюга, ты потеряешь свое колдовство».

Колдунья разожгла волшебный самовар, белый пар, словно снежные хлопья, окутал ее, и в клубах пара она увидела заснеженную избушку на краю Великой пустыни. И поняла, что это и есть тот дом, который отогреет сердце ее желанного гостя. Этот и никакой другой. Через десять лет в нем родится девочка. Ее лицо будет похоже на лицо путника так, словно они брат и сестра. Ее глаза будут еще чернее, а руки белее, чем у колдуньи, и на тридцать лет позже тронет ее волосы седина.

Колдунья перечеркнула рукой туманное виденье. Неясное предчувствие тревожило ее, как вопрошающий взгляд. Она плотнее притворила дверь, закрыла ставни, села, обхватив голову руками, и первая глубокая морщина прорезала ее лоб.

Колдуны не умеют думать. Они только слушают свое сердце, в котором отзывается мир, судьба, вечность. Она думала сейчас так, как думают люди. Думала всю ночь, а утром встала, подошла к лежанке и долго смотрела в лицо спящего. Потом положила руку ему на грудь, и руку вновь обожгло холодом.

«Нет, — покачала она головой, — не удержать его… Если в угоду судьбе только там отогреется его сердце, я подожду еще. Он оттает и вернется ко мне с теплом в груди».

Она бережно разбудила его и подала лохматую шапку.

— Ты должен идти, — молвила она.

Он молча стал надевать шубу, словно давно ждал этого, потом растерянно сел на скамью.

— Когда я отправился в путь, мне было шестнадцать лет. Я шел к тебе тридцать лет… — подсчитывал он. — Я больше не смогу, я умру в дороге.

— Что ты! — испугалась она. — Нет, нет. Ты еще молод. Что годы?! Жизнь измеряется ударами сердца. Каждому на жизнь отпущено определенное число ударов. И ни на один удар больше не проживет человек. И ни на один меньше! В пути сердце бьется медленнее. Нет, нет! Ты не только дойдешь, ты еще успеешь вернуться, и тогда мы будем счастливы навсегда. Я наколдую наше счастье!

Она говорила вдохновенно, и глаза ее горели в предчувствии великого колдовства.

— И что бы тебе не родиться обычной женщиной, — вздохнул он.

— Побудь со мной еще немного и иди! Ты бы все равно ушел — это судьба…

Они прожили вместе еще три дня и три ночи, а на четвертую он встал и, словно повинуясь смутному велению души, шагнул в пустыню вечности.

— Но ты должен вернуться, — кричала ему вслед маленькая колдунья. — Я заклинаю тебя! Я заклинаю! Я прошу…

И он ушел, будто не было его никогда. А она поставила на подоконник свой неостывающий самовар и села у окошка, чтобы ждать тридцать и еще тридцать лет. Она морщила низкий лоб, вглядывалась в хлопья горячего пара и видела нескончаемую дорогу, которая уводила ее единственного друга.