Иэн Бэнкс - Смотри в лицо ветру

Музыка стихла. Прозвучали робкие аплодисменты, как будто все чего-то ждали. На центральную сцену вышел оркестр в полном составе. Танцоры, в основном на антигравах, расположились в полусфере над сценической площадкой. Циллер занял место дирижера в самом центре круглой сцены, окруженной мерцанием проекционного поля. Зал на миг взорвался аплодисментами, и тут же наступила тишина. Оркестр и Циллер застыли в безмолвной неподвижности.

Где-то в небесах выключилось камуфляжное поле, и над ободом Чаши засияла первая новая из пары Близнецов, звезда Портиция, будто только что выглянувшая из-за облака.

Симфония «Умирающий свет» началась еле слышным шелестящим шепотом, который постепенно усиливался и набирал мощь, а потом завершился нарочито эффектной, диссонирующей музыкальной фразой; звучные аккорды, смешанные с дисгармоническим шумом, взмыли к небесам, где эхом вспыхнула ослепительно-яркая точка – крупный метеорит влетел в атмосферу точно над Чашей и взорвался. Грохот взрыва – внезапный, ошеломительный, пугающий до дрожи – прозвучал как раз в тот миг, когда в музыке наступила гипнотическая пауза, и все зрители – по крайней мере, все рядом с Квиланом, и даже он сам – подскочили от неожиданности.

Гром раскатился по исполинскому небесному амфитеатру, центром которого было озеро Чаши. Теперь молнии не сверкали в облаках, а пронзали далекие равнины. Небо заполонили эскадры и флотилии быстролетных метеоров; колышущиеся складки полярного сияния и величественные небесные спецэффекты неясного происхождения переполняли умы и взоры потрясенных зрителей, а музыка гремела в ушах.

Панорамы войны и более абстрактные изображения возникли прямо над сценой, там, где в воздухе парили и кружились танцоры.

Где-то ближе к середине симфонии, когда яростный рык звучных аккордов сплелся с басовитым грохотанием грома и музыка заметалась по амфитеатру, будто дикий зверь, рвущийся из клетки, восемь метеорных следов не рассыпались в воздухе искрами салюта, не угасли, а прочертили мглу до самой поверхности озера, из темной глади которого неожиданно взметнулись высоченными гейзерами восемь белосветных водяных столпов, будто огромная восьмипалая подводная рука вцепилась в ночное небо.

Кто-то испуганно вскрикнул. Амфитеатр километрового диаметра внезапно содрогнулся, и Чаша закачалась на волнах, вызванных падением метеоритов в озеро. Музыка, словно бы переполнившись страхом, ужасом и зловещим предчувствием беды, бушевала с яростной, панической силой, стремительно увлекая за собой публику, будто всадника, выброшенного из седла взбешенным скакуном.

На Квилана снизошло ужасающее спокойствие, тем более странное, что сам он дрожал, сломленный неутомимым натиском музыки, безудержным буйством волн и сияющих клинков пронзительного света. Взгляд его словно бы обратился куда-то внутрь черепа, образовав сдвоенный туннель, и по нему, отшатнувшись от разделенного окна во Вселенную, душа начала бесконечное падение в черную пустоту, а мир постепенно сжимался в пятнышко света и тьмы где-то в тенях наверху. Будто падаешь в черную дыру, подумал он. Или Гюйлер.

Он и вправду словно бы падал. И не мог остановиться. Вселенная, мир и Чаша отступили в невообразимую, недосягаемую даль. Он немного расстроился, что пропустит финал концерта, кульминацию симфонии. Хотя что толку в ясности восприятия и непосредственной близости к происходящему, в чем преимущество пребывания здесь, где можно все увидеть собственными глазами, или на экране с увеличением, или с усилением сенсорного восприятия, если для него все это и без того искажено безудержными слезами, а сердце затопил бушующий океан вины за то, что он сделал, за то, что он помог осуществить, за то, что сейчас наверняка произойдет?

Он падал в смыкающийся мрак – где-то наверху мир сжался в единственную, не слишком яркую искорку, не более светоносную, чем новая на расстоянии тысячи световых лет, – и рассеянно размышлял, не подсыпали ли ему наркотического средства. Ведь все в Культуре так или иначе корректируют восприятие происходящего с помощью гландулярной секреции нужных веществ, превращая действительность в более или менее реальную.

Он глухо стукнулся о какую-то поверхность. Сел и огляделся.

Вдали, сбоку, виднелся огонек. Опять-таки не особенно яркий. Он встал. Пол был теплый и слегка податливый. Ни запахов, ни звуков, кроме биения его собственного сердца и шума его собственного дыхания. Он взглянул вверх. Ничего.

– Гюйлер?

Прошел миг. Потом другой.

– Гюйлер?

– ГЮЙЛЕР?

Ничего.

Он постоял, наслаждаясь тишиной, затем двинулся к далекому огоньку.

Свет исходил от полосы орбиталища. Он вошел в пространство, похожее на макет обзорной галереи Концентратора. Там было пустынно. Орбиталище величественно, неторопливо и неустанно вращалось вокруг него. Он двинулся по галерее, мимо диванов и кресел, пока не дошел до того места, где кто-то сидел.

Аватар, в темно-сером костюме, освещенный отраженным светом орбиталища, поднял голову и указал на челгрианское сиденье рядом.

– Квилан, спасибо, что пришли, – сказал он. – Прошу вас, садитесь.

Отражения лужицами света скользнули по его идеально-серебристой коже.

Квилан сел. Кресло оказалось очень удобным.

– Что я здесь делаю? – спросил он. Голос звучал странно, и Квилан сообразил, что здесь нет эха.

– Я решил, что нам надо поговорить, – сказал аватар.

– О чем?

– О том, что нам делать дальше.

– Не понимаю.

Аватар поднял руку: в серебристом пинцете пальцев была зажата крупинка, похожая на драгоценный камень. Она сверкала, как бриллиант. В самой сердцевине гнездился изъян – пятнышко мрака.

– Майор, посмотрите-ка, что я нашел.

Квилан смешался. А потом, спустя словно бы целую вечность, мысленно окликнул:

– Гюйлер?

Мгновение затянулось. Время замерло. Аватар сидел совершенно, нечеловечески неподвижно.

– Их было три, – сказал Квилан.

Аватар, скупо улыбнувшись, достал из верхнего кармана костюма еще два драгоценных камешка:

– Знаю. Но спасибо.

– У меня был напарник.

– Этот тип у вас в голове? Мы так и думали.

– Значит, ничего не вышло?

– Да. Но для вас есть утешительный приз.

– Какой?

– Потом скажу.

– И что теперь будет?

– Мы дослушаем симфонию. – Аватар протянул ему тонкую серебристую ладонь. – Возьмите меня за руку.

Квилан сжал его руку. Он снова очутился в Штульенской Чаше, но на сей раз – повсюду. Он видел и все внизу, и в тысяче самых разных ракурсов. Он стал самим амфитеатром, его светом и звуком, его конструкциями. В то же время он видел окрестности Чаши, и высокое небо над ней, и горизонт, и все вокруг. На долгий миг у него закружилась голова; головокружение не длилось, а словно бы растягивало его во все стороны одновременно. Казалось, он вот-вот разорвется в клочья, растворится, рассеется.