Геннадий Михеев - Фантазии Старой Москвы

- Как все же хорошо в дороге, так бы ехал и ехал...

- Куда, уважаемый? - Вопросил Доронин.

- В вечность, батенька вы мой...

Проснулся Доронин совершенно счастливый.

Прошло два года. Доронин состарился, скуксился, замкнулся в своем счастье. Да, все плохо, будущего нет, прошлое канула в пустоту, а грело сочинителя только обладание мощами. Он все так же служил, правда, руководство посматривало на неэнергичного исполнителя с порицанием. Однажды Доронин на работу не пришел. На четвертые сутки из-за отвратительной вони пришлось взламывать дверь в доронинскую комнату. Старик лежал в постели в позе зародыша, сжимая саквояж. На его потемневшем лице застыла диавольская улыбка.

Вскрытия не делали, сразу отправили труп на кладбищенский участок для малоимущих граждан, где над холмиком ставится только табличка с номером. Поскольку родственников у Доронина не оказалось, нехитрое имущество распределили по соседям, а многочисленные книги передали в домкомовскую библиотеку.

Саквояж достался дворнику Маматкулову. Будучи человеком неграмотным, но законопослушным, татарин передал человеческий останок участковому милиционеру Панину. На самом деле, Маматкулов сильно перепугался, подумав, что в саквояже шайтан.

Маматкулову перепал от Доронина еще и толстенный набитый бумагами чемодан. Изначально Маматкулов намеревался использовать бумаги по утилитарному назначению, но в тот же день он решительно сжег во дворе как чемодан, так и его содержимое. Оказывается, после Революции Доронин много и неустанно сочинял. Рукописи, как выяснил Маматкулов на практике, очень даже хорошо горят. Возможно Мир потерял Гения, который, к слову, в свое время предрек общероссийскую катастрофу. Но и об этом мы не узнаем, ибо сотрудники ОГПУ изничтожили все сохранившиеся экземпляры либерального журнала с пророческой антиутопией. И сколько таких авторов человечество так и не оценило?

Когда-то, еще при царизме участковый Панин был студентом-филологом. Будучи политически активным, вступил в партию социалистов-революционеров, за что был отчислен из университета. Дальше все закрутилось, закрутилось... но некоторого образования уже не пропьешь. Панин прекрасно понял, что за ВЕЩИЦА в руки свалилась, тем более слухами Москва полнится ― об исчезнувшей из могилы голове Гоголя уже сложили легенды. Панин не стал передавать находку в отделение и никак ее не оформил. Милиционер просто положил саквояж на верхнюю полку домашнего шкафа. Очень уж не хотелось иметь дело с Лубянкой. Жене и сыну наказал ни в коем случае не трогать предмет, ибо он обладает высочайшей государственной важностию. Панин действительно чрезвычайно гордился тем, что стал обладателем важнейшей части Гоголя и во многих смыслах истории русской культуры.

Меж тем в городе Ленинград случилось убийство всенародно любимого Сергея Мироныча Кирова ― органы принялись ворошить прошлое своих рядов, и в особенности дело касалось бывших эсеров троцкистов и прочего рода уклонистов. В квартиру Паниных с обыском нагрянули ночью. Когда опера заглянули на верхнюю полку шкафа, участковый Панин истерически завопил.

Зря. Жена Панина, Паниха, будучи когда-то воспитанницей пансиона благородных девиц, проявила разум и сметливость. Женщина перепрятала опасный раритет во дворовый сарай. Впрочем, участкового это не спасло. Он мог даже и не кричать ― все равно милиционер был бы осужден за контрреволюцию и уклонизм.

Разумная Паниха после того как мужа на воронке увезли куда следует, снесла саквояж на толкучий рынок возле Устьинского моста и там его как бы случайно оставила в толчее. Саквояж хоть и старенький, но добротный, возможно его когда-то смастерил великий химик Менделеев. Конечно, под ногами он не залежался, а именно попал в руки крестьянина подмосковной деревни Верхние Котлы Анисину, привезшему в Москву торговать молочные продукты семейного подворья. Анисин едва вырвал находку из грязных ручонок местной шпаны, при этом убедительно выругавшись.

Трамвай номер девятнадцать лениво прополз мимо бахрушинского особняка и бывшего Даниловского монастыря, при этом Анисин по старорежимной привычке, оглянувшись по сторонам, перекрестился. Ему показалось, саквояж затрясся. Ну, да в трамвае всегда трясет.

Дома Анисин, раскрыв саквояж и размотав сверток из восковой бумаги, долго вглядывался в останок и размышлял: "Вот, бляха-муха, поди теперь отмажся что ты не верблюд..." Тем не менее, голову Анисин за бутылочкой отменного первачка показал учителю сельской школы Шикулеву, происхождением из мещан; мужчины приятствовали несмотря на разность происхождений и образований. Интеллигент, мгновенно опознав приметы, возрадовался: теперь он наконец прославится и выберется из этой дыры! То есть, Шикулев имел в виду себя: напишет статью, опубликует в крупном московском журнале, будет везде ездить с лекциями о том, как он открыл Гоголя.

Но Анисин не уступил находки - ни за какие шиши. Я имею в виду добротный кожаный саквояж. А голову, заверил Анисин, он сам поутру отвезет куда следует - ну ее к лешему. Шикулев вступил в рукопашный поединок с приятелем, который закончился братанием, взаимным лобзанием и уверениями в том, что учитель и крестьянин друг дружку безмерно уважают. А уже глубокой ночью Шикулев исчез вместе с Анисинской находкою.

Имеется в виду голова, саквояж остался у крестьянина. Святыню Шикулев бережно завернул в занавеску, так же стыренную у Анисина. Полночи педагог проговорил с Гоголем о том-сем, да собственно имел место монолог, ведь мертвые головы не имеют обыкновение вести бесед. Шикулев сетовал на судьбу, а в пустых глазницах он усматривал Саму Вечность.

В ночь подморозило, ветви деревьев сковал иней. Сверток лежал на учительских коленях, трамвай ретиво звенел на поворотах. В это время продравший глаза Анисин направлялся в милицию писать заявление о явке с повинной и вопиющем воровстве со стороны прогнившей интеллигенции. Да... классовая сучность подмазавшегося в товарищи антисоветского элемента должна была проявиться рано или поздно.

В милиции Анисина послали на три веселые буквы, добавив, чтоб он ступал домой и проспался. Голова с носом, беглый учитель, занавеска... похоже на белую горячку, а по ней специалисты иного рода. Для убедительности крестьянина вывели на крыльцо и дали под зад сапогом. Выбравшись из сугроба, Анисин рассудил: нет головы, нет бывшего приятеля - и хрен с ними.

Между тем Шикулев прибыл на Белорусско-Балтийский вокзал и купил билет до станции Гжатск. В этом городке на Смоленщине проживала сестра Шикулева, которая была замужем за доктором Гагиным, посланным поднимать здравоохранение в нищую глубинку. Шикулев надеялся пересидеть в провинции, написать исследовательскую статью, разослать ее в журналы, а потом триумфально вернуться в столицу и выступить на заседании Академии Наук. Очень, кстати, удачно, что Академия недавно переехала из Ленинграда в Москву.