Александр Михайловский - Второй год новой эры

И когда солнце полностью взошло, оторвавшись от горизонта, все наше племя запрыгало и захлопало в ладоши. И даже неандерталки разразились гортанными криками; глаза их радостно блестели, они широко улыбались, показывая крупные зубы. И в душе у каждого наверняка звучала ликующая песня, песня наступившей весны – времени возрождения и обновления жизни. Женщины, родившие детей этой зимой, поднимали своих младенцев вверх на вытянутых руках, будто знакомя их с вернувшимся к своим обязанностям светилом. К своему удивлению, я увидела, что так же поступили не только подпавшие под влияние местных молодые русские женщины Ляля, Лиза и Катя. Даже мадам Марина подняла вверх своего освобожденного от пеленок малыша, и тот поприветствовал солнце громким ревом разбуженного маленького человечка, которому очень холодно и который хочет есть.

Затем шаман Петрович заявил, что солнце услышало наш зов и пришло – а значит, дальше все будет по распорядку. На этом официальная часть кончилась и началась обычная предпраздничная суета. На нескольких очагах готовилась еда, женщины сновали туда-сюда, весело переговариваясь между собой. Денек, как будто специально, выдался теплый, и лишь иногда по небу проплывали маленькие облачка-барашки. В такой день грех было сидеть под крышей – хотелось подставить свое тело ласковым солнечным лучам и игривому ветерку. Казалось, что под этим ярким небом Каменного Века, сейчас, в день весеннего равноденствия, обновляется весь организм.

Мадам Марина со своим сыном в самодельном «кенгуру» важно прохаживалась мимо очагов, принюхиваясь и затем удовлетворенно кивая. Как же она посвежела с приходом весны, и как к лицу ей было материнство! Она словно помолодела лет на пятнадцать, стала женственнее и мягче. В себе же я не замечала пока что никаких изменений, хотя мадам Марина говорила, что у меня в глазах зажегся какой-то свет, отчего я стала напоминать ей Сикстинскую мадонну. Меня смутил столь изысканный комплимент, хотя, конечно, было приятно сравнение моей персоны с шедевром…

Мне, честно говоря, становилось не очень хорошо от разнообразных запахов, которым наполнился воздух, и я то и дело отходила подальше, чтобы вдохнуть свежий ветер весны. А вскоре мои бывшие ученики позвали меня, чтобы я помогла им с оформлением импровизированной сцены, которая представляла собой расчищенную площадку у входа в Дом, справа от того места, где ныне пылали очаги. Мы соорудили там нечто вроде ширмы, используя для этого вкопанные в землю жерди и простыни.

Итак, наконец столы были накрыты, и все наше племя приготовилось в вкушению праздничной трапезы. На столах стояли разнообразные блюда. Марина тихонько посетовала, что нет хлеба, но я вовсе не испытывала тягу к мучному, в отличие от русских.

Месье Петрович снова произнес торжественный спич, «благословив» трапезу и дав племени некоторые напутствия. В заключение он высказал надежду, что в дальнейшем у нас будут формироваться все новые и новые праздники, проистекающие из важных и значимых для Племени событий.

Вдохновленные этой речью, мы принялись за еду. Честно говоря, аппетит у меня на этот раз был волчий. А поскольку от слишком жирной пищи меня мутило, я налегала на блюда, приготовленные туземками – кажется, они использовали для этого какие-то коренья, травы и почки деревьев. И все это было приправлено чем-то удивительно пряным или даже острым, ни на что не похожим. Конечно же, не обошла я вниманием и «блюдо неандертальской кухни» – это были какие-то зеленые стебельки в густом коричневом соусе, вкуснотища необыкновенная. Видя, как я уминаю этот «салат», неандерталки кивали и одобрительно хэкали в мою сторону. Я много съела на этом празднике – но когда добралась до лососевой икры, все еще не могла остановиться. Конечно, такая икра в нашем мире считается деликатесом, но тут я уже успела наесться ее осенью так, что, казалось, видеть ее больше не смогу. Но нет – я ела и ела ее, целыми ложками, так что даже месье Петрович, увидев это, добродушно усмехнулся и сказал:

– Кушай, кушай, Людмила Батьковна, раз организм требует… Это тебе не лягушачьи лапки…

Ну я и рада была стараться.

А потом начался концерт. Вообще все это напоминало скаутский лагерь, куда я часто ездила, будучи подростком. Вот только жаль, что у нас не оказалось гитары… Но и без гитары вокальные номера были исполнены блестяще. Ванесса Нуари пела на русском языке, и у меня слезы выступали на глазах, когда темнокожие девушки, стоя за ее спиной, выразительно тянули слова русской песни, которую, насколько мне известно, очень любили когда-то иностранцы:

– Если б знали вы, как мне дороги

Подмосковные вечера…

Прослезился даже суровый месье Андре – так проникновенно звучала песня. Лица у участниц хора были исполнены вдохновения; собственно, они наверняка понимали то, о чем поют, за исключением разве что слова «подмосковные».

Ну а сценка растрогала всех окончательно. Все-таки молодец Ольга Слепцова – и как ей удалось так хорошо отрепетировать за такой короткий срок, тем более с теми, кто даже приблизительно не имел понятия об актерском искусстве?

Конечно же, гвоздем этого номера стали неандерталки – да, да, те самые, Блондинка, Синеглазка и Рапунцель. Они изображали фей, просыпающихся по весне и перелетающих с цветка на цветок. И откуда только взялась и грация, и пластика движений у этих неуклюжих молодых женщин? Их игра тронула всех без исключения. Ведь все они, даже те, что обременены парой-тройкой детей, еще так молоды, что в нашем мире считались бы почти девочками.

Конечно же, туземки – те, что были зрителями – смотрели на все это раскрыв рты. Наверное, первобытные люди были далеки от лицедейства… И, хоть я до последнего избегала это делать, но все же мои глаза невольно нашли в толпе зрителей Гуга. Он тоже смотрел спектакль с интересом, и меня даже кольнула досада – почему это он не отрывает глаз от «сцены», а на меня даже не взглянет? И, как я себя ни одергивала и ни смеялась над собой, а все же чувствовала обиду…

И вот пришла моя очередь выступать. «Зал» притих, когда я вышла из-за ширмы и шагнула вперед. На мгновение мне стало не по себе – может, зря я это делаю? Наверное, никто не оценит все великолепие прекрасного слога моего любимого Верлена… Но отступать было уже поздно.

Мой взгляд выхватил в толпе лицо Гуга. Безошибочно я определила, что он рад видеть меня на «сцене», что он приятно удивлен и необычайно горд, так как не утратил надежды заполучить меня в свой гарем. И, к моему собственному удивлению, именно факт пристального интереса моего «жениха» заставил меня приободриться – и я начала.

Я читала стихи, испытывая удовольствие от того, что произношу все это на родном языке – таком выразительном и благозвучном. Мой голос звенел, и слова, слетая с губ, обретали силу и устремлялись прямо в синий небесный простор – туда, к солнцу, которое, казалось, тоже внимательно слушает меня. А Гуг… меня не оставляло ощущение, что он понимает каждое слово. Его лицо выражало весь тот спектр эмоций, который и должен был возникать у слушателя. Прав был мой преподаватель риторики – эмоциональная выразительность имеет гораздо большее значение, чем сами слова. И я старалась. И при этом осознавала, что это мой туземный любовник так вдохновил меня, сам того не зная. О, какое у него было лицо, когда стихотворение подходило к финалу! Я вдруг поймала себя на том, что стараюсь для него одного. Весь мир будто исчез – и осталось только его дьявольски красивое лицо с сияющими глазами, полными сопереживания героям…