Александр Михайловский - Второй год новой эры

Ах французский ублюдок! Он, как и положено истинному аристократу, не посылает меня открытым текстом в задницу (как сделал бы любой мой современник), не объясняет мне причину своего изменившегося вдруг отношения. Он просто вежливо дает понять, что гусь свинье не товарищ (маман любила эту русскую пословицу). Ну погоди же! Сейчас ты сполна получишь то, что заслуживаешь за свою спесь, дворянин сраный!

– Погоди-ка, дружок… – Я, с улыбкою кобры на лице, сделала шаг вперед, приблизившись к нему почти вплотную.

Он глянул на меня, приподняв брови, будто досадливо вопрошая: «Ну, чего тебе еще, жалкая польская холопка?». И тогда я размахнулась и врезала по его физиономии ладонью с полусогнутыми и растопыренными пальцами – так, что на его щеке мгновенно образовались четыре кровавые царапины от моих крепких ногтей…

Это было неистовство, казалось, уже давно позабытое мной. Сквозь багровую пелену бешенства я видела его изумленное лицо; он отпрянул от меня, поднял руку и приложил к щеке.

– Сумасшедшая… – услышала я его испуганный шепот.

А к нам уже бежали люди – Петрович, его жена и туземки…

Тогда же и там же

Люси д`Аркур – медсестра, замужняя женщина

Звуки какой-то свары, доносящиеся с палубы, заставили меня отвлечься от кухонной возни. Решив полюбопытствовать, что там происходит, я вылезла по лестнице из каюты наверх, на свет божий, и вслед за мной на палубу выскочили мои туземные помощницы-собрачницы: Тиэлэ, Каэрэ и Суэрэ. И вот что мы увидели.

Жебровскую – красную, всклокоченную, с выпученными глазами и перекошенным ртом – держали, заведя ей руки за спину, две туземки из Петровичева гарема. Это была его старшая жена Алохэ и еще одна темная туземка по имени Оритэ. Сам Петрович и его старшая жена Ляля стояли рядом, с озабоченными лицами что-то обсуждая. Марина дергалась и злобно шипела – по движению ее губ было похоже, что это повторяющееся слово «ублюдок». Рядом, держась за расцарапанное лицо, стоял тот, в чью сторону и были направлены ругательства – Виктор де Легран. Юноша имел абсолютно ошеломленный вид и растерянно озирался. Было понятно, что между этими двумя произошел какой-то конфликт, который закончился рукоприкладством. Видимо, Марина ударила парня, а тот, похоже, даже не понял, за что. Безумная Жебровская – она совсем не изменилась, осталась такой же невоздержанной и импульсивной. Проявляя физическое насилие к гостю племени, она не подумала о том, что русский вождь может и изменить свой приговор на более суровый – за такой проступок ее вполне могло ждать выбрасывание за борт… Интересно, что все же произошло и что теперь с ней сделают?

А меня уже заметили месье Петрович и его жена; помахали – подойди, мол, сюда. Я подошла.

– А, ну конечно, как же без тебя, Люси? – извиваясь в крепких руках туземок, с ненавистью выкрикнула Жебровская, пытаясь испепелить меня взглядом. – Ты-то у нас и вправду аристократка, чистокровная француженка! Будь ты проклята, гадина! Сгинь вместе с этим ублюдочным щенком! Да чтоб вы все утонули! Ненавижу вас!

Что ж, похоже, от нее вряд ли можно дождаться объяснений. Выглядела она довольно жалко, и напоминала грешницу в аду, которую черти пытались запихать в котел с кипящей смолой. Хотя в данный момент месье Петрович просто ждал объяснений, и вовсе не собирался немедленно лишать ее жизни.

Поняв, что от Люси ничего вразумительного не дождешься, я обратилась к Виктору. Он как раз отнял руку от лица, и я увидела четыре глубокие царапины на его щеке – кровоточащие, нанесенные со знанием дела. Такие повреждения, которые останутся на лице в течение достаточно долгого времени, женщины обычно наносят, когда хотят не столько причинить боль, сколько унизить. Да чем же этот мальчик мог так разозлить Жебровскую? Мне он казался вежливым и дружелюбным, несмотря на дурацкие штампы, свойственные его эпохе. Но он же, являясь продуктом своего времени и своей культуры, в них не виноват.

Мне даже не пришлось расспрашивать его. Заметив мое приближение, он взволнованно обратился ко мне:

– Эта девица… Она сама подошла ко мне и заговорила по-французски… Я не сказал ей ничего плохого… Я был вежлив, мы спокойно разговаривали… Она внезапно набросилась на меня и поранила своими ногтями… Она сумасшедшая… – Он сокрушенно качал головой, разглядывая свою измазанную в крови ладонь.

– Мерзавец, гаденыш! – взвизгнула Жебровская. – Ты показал передо мной свою спесь, паршивый щенок! Презираешь поляков, да? Вот за это и получил! Высокомерный подонок! Будь моя воля, я бы тебя вообще утопила!

Глаза ее горели, как у демоницы. Для меня же кое-что стало проясняться.

– В чем дело? Что они говорят? – нахмурившись, спросил месье Петрович.

– Виктор утверждает, что не сделал ничего дурного, а мадмуазель Марин говорит, что парень пострадал за свое высокомерие и за то, что ненавидит поляков.

– Он ей так об этом и сказал – что он их именно ненавидит? – в голосе вождя послышалась обеспокоенность, и я его поняла. Ненависть – это совсем не то, что нужно в наших условиях. Мне уже рассказали, что когда месье Петрович и месье Андрэ убивали людоедов, у них не было к ним ненависти, они просто хотели устранить проблему. И потом, когда они перевоспитывали их женщин, ненависть в их действиях тоже отсутствовала, и именно поэтому они сумели добиться своего.

– Не знаю, месье Петрович, – ответила я после некоторого размышления. – Виктор утверждает, что не высказывался оскорбительно в отношении мадмуазель Марин, а она напала на него и расцарапала лицо.

– Люся, – с нажимом произнес месье Петрович, переглянувшись со своей женой, – пожалуйста, постарайся выяснить, как было дело и кто виноват в произошедшем. Жебровская, конечно, то еще дрянцо, но не думаю, чтобы она стала усугублять свое положение просто так, без всякой причины.

Я вздохнула. Мне уже стало понятно, что Виктор не чувствует за собой никакой вины, а разговаривать с Жебровской было сомнительным удовольствием. Но раз вождь сказал – надо делать.

– Марина… – обратилась я к своей бывшей ученице, – пожалуйста, успокойся. Скажи, почему ты считаешь, что Виктор вел себя оскорбительно?

– «Марина, успокойся!» – дурацким голосом передразнила она меня. – А какой смысл тебе что-то объяснять? Я все равно всегда останусь виноватой! Знаешь что – отвали-ка ты от меня. Что ты о себе вообразила? Что я сейчас начну оправдываться тут перед тобой? Да кто ты такая? Иди, милуйся со своим дикарем! И оставь меня в покое!

Теперь она уже перестала дергаться в руках туземок. Она стояла прямо, насколько позволяли отведенные назад руки, глядя на меня горящими глазами. Теперь она была похожа на ведьму, которую приговорили к сожжению на костре.