Александр Михайловский - Второй год новой эры

Я повернулась к месье Петровичу.

– От нее ничего не добьешься, – сказала я, разводя руками. – Она только ругается и говорит, что оправдываться нет смысла, потому что все равно во всем обвинят ее.

– Вот как? – вождь задумался. – Тогда поговори с мальчишкой. Пусть во всем подробностях расскажет об их разговоре.

– Хорошо, – кивнула я и обратилась к Виктору: – О чем вы разговаривали?

– Ну, она посочувствовала мне… – начал тот, с испугом поглядывая на Марину и машинально потирая пораненную щеку. – Сказала, что теперь все будет хорошо… Сказала, что понимает меня, рассказала, что ее предки тоже были вынуждены бежать после революции и жить в эмиграции…

– Переводи! – приказал мне месье Петрович, внимательно вслушиваясь во французскую речь и пристально вглядываясь в моего собеседника.

Я добросовестно перевела.

– Я тоже выразил ей сожаление… А потом сказал, что хочу отдохнуть…

Я перевела.

– Спроси у него – и это все? – сказал месье Петрович.

Я спросила. Виктор подтвердил, что да, все. Он смотрел на меня ясными глазками, явно уверенный в своей святой непогрешимости. Месье Петрович задумчиво молчал, переведя внимательный взгляд с Виктора на Жебровскую. И та, в свою очередь, тоже напряженно следила за его реакцией. И наконец, не выдержав долгого молчания, мадмуазель Марин воскликнула по-русски:

– Его аж перекосило, когда он узнал мою фамилию! Он же шовинист! Ненавидит поляков, за людей их не считает, и меня запрезирал из-за моей польской фамилии! Понимаете – только из-за моей фамилии! Все остальное его просто не волнует. Вот за это и отхватил, и пусть не притворяется, будто он, видите ли, внезапно захотел отдохнуть! – И она, переведя взгляд на Виктора, уже по-французски злобно прошипела в своем фирменном стиле: – Чтоб ты сдох, сраный дворянин!

– Люся, – сказал вождь, – переведи Виктору ее слова.

Я перевела. Ситуация, с одной стороны, забавляла меня, а с другой стороны, удручала. Да уж, молодой француз – тот еще тип. Воспитывать его и воспитывать… Это ему еще повезло, что попал сюда, в Каменный Век; окажись он в веке двадцать первом со своими взглядами – проблем у него было бы несоизмеримо больше.

– А теперь спроси – это правда, что он презирает поляков? Это действительно та причина, по которой он проникся к Жебровской антипатией, и нет никакой иной причины?

Я спросила. Виктор некоторое время молчал, бросая настороженные взгляды на русского вождя, который не сводил с него глаз, словно пытался просветить насквозь. Наконец юноша, решив быть честным, ответил:

– Да, это так. Но я не высказывал никаких оскорблений лично в адрес этой девицы. Я вел себя с ней вежливо, как и подобает дворянину. Мои убеждения – это мое личное дело, и они никого не касаются.

Выслушав мой перевод, Петрович, приблизившись к Виктору, заговорил тихо и проникновенно, а я старалась переводить его слово в слово. Месье Петрович великий оратор, и удивительно, как я не замечала этого ранее.

– Да, – сказал он Виктору, – конечно, ты можешь иметь собственные взгляды и убеждения. За них тут тебе никто не отрубит голову. Но если ты хочешь прижиться в нашем обществе и достичь в нем успеха, ты должен привыкнуть оценивать человека не по его принадлежности к какой-то нации, к которой имеешь предубеждение, а исключительно по личным качествам. Это очень важно, юноша. Есть тонкая грань между гордостью и гордыней, и здесь, в нашем весьма разношерстном обществе, очень легко поддаться соблазну начать относиться свысока к тем, кто не похож на тебя, кто, по твоему мнению, стоит ниже тебя. В тебе, как я погляжу, полно всяческих глупых классовых и национальных предрассудков; но ты еще так молод, и что-то подсказывает мне, что при некотором чутком руководстве из тебя может получиться толк. Поэтому рекомендую тебе воспринимать случившееся как урок номер один. В произошедшем действительно есть твоя доля вины.

Месье Петрович перевел взгляд на Жебровскую, которая кривила губы в презрительно-вызывающей гримасе и сплюнул за борт, будто попробовал какую-то дрянь.

– Твоя же доля вины, конечно же, больше, – жестко сказал он, – особенно если учитывать твое и без того хрупкое и незавидное положение, которое ты могла усугубить этим проступком. Ты просто показала всем нам свой низкий уровень культуры и свое плебейство. Уж если гордишься своим аристократическим происхождением, то и веди себя соответственно. А так – все твое поведение убеждает в том, что ты – существо низшего порядка, дикое и неотесанное, которым руководят инстинкты без малейшего участия разума и здравого смысла. Я мог бы просто швырнуть тебя за борт и забыть, но, поскольку у тебя все же нашлось какое-никакое оправдание, не стану этого делать. Просто до конца нашего пути ты будешь сидеть взаперти – а в остальном наши планы остаются без изменений… – И он бросил своим туземным женам, державших Жебровскую: – Заприте ее и больше не выпускайте!

Подвывающую Марину отволокли в ее темный закуток и, захлопнув дверь, задвинули засов. Из-за двери доносились глухие проклятия, но на них уже никто не обращал внимания.

19 мая 2-го года Миссии. Суббота. Около полудня. В окрестностях пещеры клана Северных Оленей.

Виктор де Легран

Вот так я попал в удивительное время, к удивительным людям, которые на удивительном корабле плыли к истокам какой-то реки к спрятанным там сокровищам. По крайней мере, так я думал в начале своего путешествия с русским вождем и его пестрой командой. Вы представляете – в этой компании нашлась даже спесивая полячка, которая сразу после знакомства принялась обливать грязью своих спутников, а когда я показал ей свое презрение, эта сумасшедшая вцепилась своими когтями мне в лицо.

Тот инцидент разрешился для меня вполне благополучно. Сначала вождь сделал мне короткое устное внушение, из которого я понял, что здесь нет ни дворян, ни пейзан, а также французов, поляков и прочих народов. Здесь есть русские (такие, как вождь), потом почти равные им почетные русские, принятые в племя по особому обряду, и все остальные, которые могут стать почетными русскими, а могут и не стать. От русских и почетных русских требуется вносить свой вклад в общее благосостояние, и именно по этому вкладу их тут оценивают. Как сказал Христос: «нет ни эллина, ни иудея», то есть каждого человека надо оценивать только по тому насколько он хороший христианин, но наша католическая церковь как-то подзабыла этот завет.

От себя мадам Люси сказала, что меня пока считают кандидатом в эти самые почетные русские, так что мне лучше не портить свое реноме. Потом она помазала мне царапины какой-то мазью, которая предотвратила их воспаление, и посоветовала поскорее хоть немного выучить русский язык, потому что она не может быть все время рядом. Она очень занятой человек, хотя на уроки языка время у нее найдется. И вот пока наш чудесный корабль не спеша плыл против течения, мадам Люси все свое свободное время посвящала моему обучению. Да и я сам за это время много передумал, многое понял и научился воспринимать вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими они кажутся, если смотреть на них через кривое зеркало моих дворянских предрассудков и предубеждений.