Александр Михайловский - Второй год новой эры

На прямой вопрос о возрасте преступника отец Бонифаций ответил, что юному обормоту совсем недавно исполнилось шестнадцать лет.

Петрович подумал, что это самый тот возраст, когда гормоны шибают в неокрепшую голову, и молодые чудики (особенно из числа так называемой «золотой молодежи») под их воздействием начинают творить различные безумства. Влюбляются в неподходящие объекты, а потом от несчастной любви бросаются в пропасть без парашюта, травятся йадом, убиваются апстену, топятся в реке или лучше в болоте, вешаются или в качестве разнообразия убивают свой предмет любви по принципу «так не доставайся же ты никому». А тут еще такие события с провалом в другой мир, что и у взрослого мужчины может поехать крыша. Так что еще надо посмотреть и подумать – может, и в самом деле стоит быть немного помягче к бедному юноше.

– Я выражаю вам свое глубочайшее сочувствие, – сказал Сергей Петрович, склонив голову в сторону Гвендаллион, – мне очень жаль, что в вашей семье случилось такое несчастье. Могу вас заверить, что мой суд будет справедливым и объективным. Но сначала я должен увидеть предполагаемого преступника, и только потом выносить хотя бы предварительное заключение об этом деле. Ведь наша цель – не просто наказать оступившегося человека (тем более что он еще полностью не отвечает за свои поступки), а способствовать его исправлению и возвращению к людям в качестве полезного члена общества.

Гвендаллион только мило покраснела и кивнула, а отец Бонифаций произнес с оттенком уважения:

– Вы говорите как хороший христианин, господин Сергий ап Петр.

– А я и есть христианин, – ответил Сергей Петрович, продемонстрировав всем посеребренный крестик, извлеченный из-за ворота куртки. – Просто Бог должен быть в душе и сердце, а не у всех на виду. Иначе поступают только фарисеи.

Услышав перевод этих слов от Виктора де Леграна и увидев крестик, отец Бонифаций застыл в порядке общего обалдения.

– А… как же ваш… кхм-кхм… такой нехристианский образ жизни… – удивленно произнес он, когда сумел немного преодолеть замешательство, – многоженство и прочие разные соблазны, о которых мы тут уже изрядно наслышаны от нашего доброго друга Виктора?

– А это, – ответил Сергей Петрович, открыто глядя в лицо священника, – во исполнение Христова завета, что не человек для субботы, а суббота для человека. Впрочем, поживете с нами какое-то время, сами поймете. Тогда и поговорим… а пока давайте посмотрим на нашего преступника.

И привели Эмриса-барчука. Сергею Петровичу он показался смертельно испуганным диким зверенышем, извивающимся в руках здорового, словно глыба, Онгхуса-кузнеца. Рыжий как мать, взъерошенный как дикобраз, оскаливший в ненависти мелкие белые зубки, сын Гвендаллион был похож на пойманного охотниками лисенка, готовящегося подороже продать свою жизнь.

– Проклятый колдун! – выплюнул Эмрис со злобной гримасой, увидев Сергея Петровича, – Зачем ты пришел смущать нас своими проклятыми чудесами? Зачем ты околдовал мою мать, что она смотрит на тебя так, как никогда не смотрела на моего отца? Ты, ты, ты своим колдовством опозорил и разрушил нашу семью, но как всякий честный христианин, я тебя не боюсь! Распни меня – и я буду смеяться тебе в лицо… Тьфу на тебя три раза, колдун!

– Эмрис! – строго сказал отец Бонифаций, – я не подтверждаю твое обвинение Сергия ап Петра в колдовстве. Ты же сам прекрасно знаешь, что предметы из холодного железа аннулируют любую волшбу, а все его так называемые колдовские амулеты сделаны именно из железа.

– Все равно он колдун! – выкрикнул Эмрис, сверкая глазами, – он же околдовал мою мать, а для этого ему, должно быть, не нужны амулеты. Вы только посмотрите на нее – и увидите, что это правда. Моя некогда почтенная мать влюблена в него, и если бы не это колдовство, она бы никогда не согласилась отдать нашу фамилию под власть этого чудовища!

– Дочь моя, – обратился отец Бонифаций к Гвендаллион, – какие чувства ты испытываешь к присутствующему здесь Сергию ап Петру?

– Я вдовая, обеспеченная женщина, отче Бонифаций, – спокойно и величественно ответила Гвендаллион, – не являюсь ничьей рабой, и по истечению срока обязательного траура имею право испытывать любые чувства к любому симпатичному мне мужчине. Это первое. Присутствующего здесь Сергия ап Петра я знаю еще слишком мало, чтобы испытывать к нему какие-то определенные чувства. Я же все-таки не молоденькая девчонка, у которой только начали расти цыцки. Это второе. Сергий ап Петр вызывает у меня надежду в отношении дальнейшего будущего нашей фамилии, потому что ее благополучие для меня важнее всего. Это третье. Я знаю, что Сергий ап Петр женат на нескольких женщинах, и я слишком горда и независима для того, чтобы навязываться его женам в товарки, тем более что некоторые из них годятся мне в дочери… Это четвертое.

– Вот видишь, Эмрис, – сказал отец Бонифаций, – твоя мать рассуждает сдержанно и здраво, когда речь идет о Сергии ап Петре, глаза у нее не горят и щеки не пунцовеют, а это значит, что если между ними возникнут какие-то чувства, то все в воле Божьей.

– Но Бога же нет!!! – выкрикнул Эмрис. – Разве не об этом сказал нам колдун Сергий ап Петр?

– Сергий ап Петр, – возразил отец Бонифаций, – сказал нам, что еще не родился Сын, но Отец и исходящий от него Святой Дух, несомненно, присутствуют на небесах и их власть и воля распространяются на всех людей, живущих во всех временах от Сотворения Мира и до Конца Света. Так что и здесь смертный грех, записанный на двенадцати скрижалях, остается смертным грехом, хотя другие, более поздние установления отцов церкви, возможно, потеряли свою силу. Аминь.

Вот тут-то Эмриса и проняло по-настоящему. Пацан, решивший, что раз Бога нет, значит ему можно все, вдруг сдулся и сморщился – как мех, из которого вылили все вино. В лицо ему вдруг дыхнуло адским жаром с ароматом серы, в горле запершило, а глаза его заслезились… Только сейчас он понял, от какой посмертной участи его избавила стойкость и твердость характера его матери.

Отец Бонифаций внимательно наблюдал за состоянием юноши и когда решил, что тот дозрел, начал говорить.

– Нагрешил ты, парень, преизрядно, хотя по большей части мыслию, а не делом, – произнес священник, – но грех мыслию может быть даже страшнее греха действием, совершенного без предварительного умысла, в гневе и отчаянии, потому что если долго думать черные мысли, то можно додуматься до такого кошмара, что от ужаса поседеет сам Сатана. Но впрочем, к тебе это не относится, ты действовал как раз в гневе и отчаянии, а посему я с легким сердцем передаю тебя в руки светских властей и при этом прошу их быть к тебе справедливыми и милосердными. Сергий ап Петр, теперь ваше слово. Какое наказание вы определите этому молодому человеку и нужно ли мне готовить его душу к сошествию в загробный мир?