Александр Михайловский - Отцы-основатели

А она смотрела на него открыто и даже дерзко. Было такое чувство, как будто она находится «под кайфом». Ее ноздри подрагивали, грудь вздымалась, и даже губы потемнели от прилива крови. Да уж – девица со странностями, причем не совсем приятными… В сердце Петровича закралось тягостное чувство, что грядут новые проблемы – в том смысле, что с этой демоницей надо будет как-то поступить, и поступить правильно.

А она, после небольшой паузы, во время которой оглядывала мужчину каким-то затуманенным взглядом, едва заметно усмехнулась и ответила вдруг ставшим другим – низким и хрипловатым – голосом:

– Ничего особенного, месье Петрович. Я всего лишь наказываю глупых ленивых дикарок за не подметенный пол и плохо помытую посуду. Они ничего не хотят делать правильно, и мне приходится контролировать каждый их шаг, наказывая за любую ошибку.

– А кто тебе дал право наказывать хоть кого-то, устраивая порку? – грозно вопросил вождь. – Телесные наказания в нашем племени применяются только в ограниченном количестве случаев, и только по приговору Совета Вождей, когда за порку голосуют как минимум трое из четырех…

Жебровская в запале выкрикнула:

– Плевала я на ваш отстойный совет вождей! И сами вы, русские, отстойные тупые люди, не умеющие обращаться с дикарями, которые понимают только плеть и больше ничего…

Тут она осеклась, поняв, что все хорошее для нее только что закончилось. Лицо ее на мгновение исказилось, она резко побледнела, и, молниеносно переложив плеть в другую руку, правой она потянулась за лежащим поблизости маленьким кухонным топориком для разделки мяса. Она уже схватила его за рукоять, воображая, видимо, как сейчас, запущенный ею изо всех сил, он кувыркаясь на лету, полетит в ненавистного шамана и воткнется острием ему в голову… Но эти замыслы как раз вовремя предотвратил болт, выпущенный из арбалета Валеры – он пробил ей правое плечо ниже ключицы, попутно раздробив верхнюю часть лопатки. Плечо тут же окрасилось кровавым пятном, а сама Жебровская от дикой боли принялась отчаянно верещать, как верещат, погибая в когтях беспощадных хищников, маленькие, но противные зверьки вроде крыс. Остальные участники и участницы этих садистских игрищ, увидев, что стало с их начальницей и покровительницей, тут же побросали прутья, которые они держали в руках и встревожено загомонили меж собой.

Как Сергей Петрович понял из сбивчивых и едва понятных объяснений – такие вот порки, наказывающие за истинные или мнимые провинности, Жебровская начала устраивать сразу после завершения путины, как только волчиц перестали привлекать к тяжелым работам. Помимо порок розгами или плетью, она практиковала лишение провинившихся одежды и обуви, чтобы наказанные не могли пойти и пожаловаться в Большой дом. Хотя им это даже и в голову не приходило. Какое там жаловаться – Волчицы и их дети боялись, что если шаман узнает о том, что они такие плохие и ленивые работницы, то наказание будет только увеличено, ведь об этом им сказала сама «госпожа Марин», ведь именно так требовала себя называть Жебровская.

Надо ли говорить, что работа в столярной мастерской была сорвана, как и та трудовая деятельность, которой должны были заниматься волчицы. Большой гурьбой все участники утреннего происшествия направились к Большому Дому, гоня перед собой бледную от боли и страха Жебровскую. Плечо ее уже было перевязано*, но все еще сильно кровоточило. Куда делось все ее демоническое великолепие… Теперь у нее был вид драной кошки, которой как следует наподдали. Хвостатую плетку нес Валера, брезгливо держа мерзкое орудие двумя пальцами, словно жабу.

Примечание авторов: * там, где имеет место быть пилорама, а также тяжелые и острые предметы обязательно должны быть и перевязочные средства.

Петрович понимал, что на промзону нужно назначить нормального коменданта, который будет вести себя по-человечески, а не как дорвавшийся до власти маньяк-садист. Было у шамана несколько кандидатур, и одной из них являлась пара Ролан и Патриция. Конечно, их придется проверять, а самих волчиц интенсивнее вовлекать в общую жизнь племени, но это все вопросы решаемые. Нерешаемым вопросом было то, что сейчас делать с подраненной Жебровской. Если бы Валера попал ей в грудь или в горло, то после некоторых охов и ахов труп можно было бы кинуть в реку, списав дело в архив. Но парень оказался слишком гуманен, оставив стерву в живых; и это при том, что ни к чему, кроме изгнания или смерти, приговорить было нельзя. «Нанесение побоев» и «легкие телесные повреждения» – это ерунда по сравнению со статьями «злоупотребление доверием» и «превышение должностных полномочий». Или все-таки попробовать перевоспитать эту ненормальную? Людоедки трудом перевоспитались – так может, и на эту подействует, правда в этом варианте придется ждать, пока у нее заживет раненое плечо. Но так далеко Петрович не загадывал, потому что в этом деле будет важно как мнение каждого члена Совета Вождей, так и настроение по этому поводу племени в целом.

1 декабря 1-го года Миссии. Пятница, Полдень. Дом на Холме.

Люси д`Аркур – бывший педагог и уже не такая убежденная феминистка

Кажется, в моем лице русская докторша обрела хорошую приятельницу, которой ей здесь раньше явно не хватало. По интеллекту мы были примерно равны, кроме того, могли считаться коллегами. Нам всегда было что обсудить, и порой дело доходило до горячих споров – но я уже была совсем не той воинствующей феминисткой, что раньше, и потому в большинстве случаев предпочитала соглашаться со своей начальницей. Первое время, не в силах выговорить ее имя так, как это принято у русских – то есть вместе с отчеством – я обращалась к ней «госпожа Марин», каждый раз видя, как она морщится от такого обращения, пока однажды она не сказала мне: «Знаешь что, милая моя… Все господа остались в Париже. Называй меня просто Марина, ладно?». О, это был жест, которого я не могла не оценить. Он означал, что мы с ней равны, и лишь условно делимся на начальника и подчиненную.

Меня же она называла на русский манер – Люсей. Иногда она звала меня немного странно, вот так: «Люськ! А Люськ!», и при этом задорно, но по-доброму улыбалась. И я понимала, что эта суровая женщина относится ко мне тепло и искренне, как к настоящему другу.

С тех пор как мной заинтересовался этот туземец, с которым я так неосмотрительно решила однажды потанцевать, Марина стала откровенно намекать мне на «замужество», неизменно наталкиваясь на мой решительный протест. Я вообще не собиралась «вступать в семью» – именно так я это называла. А уж жить с неграмотным мальчишкой-дикарем – это просто нелепо! Я даже не пыталась представить себе возможные перспективы – для меня такой союз был за гранью возможного. Однако Марина отчего-то придерживалась другого мнения.