Джоуи Грасеффа - Элиты Эдема [litres]

– Не думай об этом. До операции нам все равно ничего не выяснить. Флейм будет здесь сегодня, но чуть позже.

Я одеваюсь, и мы выходим к завтраку. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не спросить о Лэчлэне, но не осмеливаюсь. Меня настораживает то, как Ларк фыркает, когда кто-нибудь упоминает его имя.

Утро проходит прекрасно с Ларк и Эшем, рассказывающими мне обо мне прежней. Мы играем в угадайку у подножия дерева, опираясь на корни, которые торчат над землей, как множество извивающихся змей. Эш просит угадать, как выглядела моя комната. Я предполагаю, что в ней было множество разноцветных огней, как в моей комнате в «Дубах». Сейчас я понимаю, что она была очень похожа на интерьер кристальной пещеры. Наверное, мое подсознание управляло мной. Я разочарована, когда узнаю, что моя ничем не примечательная комната была замаскирована под кладовку или комнатку для гостей, чтобы скрыть факт проживания в ней нелегального второго ребенка.

– Ты помнишь маму? – спрашивает Эш.

Передо мной проносится образ Шефа по имени Эллена, но я отгоняю его в сторону и пытаюсь дотянуться до самых глубин моей памяти. Есть ощущение того, какой должна быть мама – нежной и заботливой, защищающей меня, – и оно ни капельки не похоже на Шефа. Поэтому, наверное, оно о моей настоящей маме.

– Я не помню ее лица, – приходится признаться мне, и я чувствую, как у меня закипают слезы.

– Не страшно, – говорит Эш. – Она там, внутри тебя. Она по-прежнему любит тебя, не важно, помнишь ты ее или нет. Даже если ее нет в живых. Это то, что делают мамы. Они всегда любят тебя, просто так.

Незадолго до обеда Эш и Ларк уходят выполнять обязанности по кухне. Я предлагаю пойти с ними, но они хотят, чтобы я отдохнула.

– Тебе надо вздремнуть. Расслабиться перед визитом Флейм.

Я соглашаюсь, стараясь не думать о самой операции. Глазная хирургия. Фу… Сама мысль о ней заставляет меня содрогаться.

Я иду в свою комнату, но когда я почти дохожу до нее, меня словно что-то подталкивает. Я останавливаю одного из вторых детей, который проходит мимо – мужчину лет тридцати, – и спрашиваю, где комната Лэчлэна. Он понимающе кивает, и я краснею, слыша, как он прыскает в кулак, когда я ухожу в указанном направлении. Я задаюсь вопросом, может быть, слишком много девушек ищут комнату Лэчлэна? Я старательно отгоняю эту мысль. У меня нет поводов так думать.

Его комната на самом верху. Каждое утро, когда он выходит из нее, он может видеть самые высокие ветки кроны.

Я поднимаю руку, чтобы постучать, и… не решаюсь.

Что я скажу? С Ларк мы быстро подружились и быстро нашли общий язык с Эшем. Но от мысли о том, что я встречу Лэчлэна, мне не по себе.

Ты такая глупая, размышляю я . Он друг. Он будет рад увидеть тебя. И тебе он понравится, потому что он нравился тебе прежде, когда ты была Рауэн. Ничего страшного.

Усилием воли я заставляю себя постучаться в дверь. Три робких, негромких стука.

Нет ответа.

Я снова стучусь, и почти рада тому, что его нет в комнате. Может быть, он чем-то занят. Может быть, мне не стоит видеться с ним, пока я не вспомню его и не узнаю причину, почему при одном звуке его имени у меня подкашиваются ноги.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но непреодолимая сила заставляет меня повернуть назад почти в ту же секунду. Я прижимаюсь плечом к двери и случайно, будто по неосторожности, толчком открываю ее. Мое тело проваливается в пустоту, и я падаю.

Я вдыхаю запах его комнаты, и этот запах пробуждает во мне аппетит, как будто я голодающая девочка, почувствовавшая запах еды. Стойкий резкий аромат камфоры смешивается с приятным ароматом, который я могла бы назвать «мальчишеским», и другим нежным, древесным запахом. Это потрясающий запах, и он тянет меня внутрьь.

– Ээй? – зову я, надеясь, что никто не отзовется. Я бессовестно вхожу внутрь. Я щелкаю выключателем… и обнаруживаю музей.

Произведения искусства висят по всем стенам. Настоящие полотна с яркими масляными картинами, листы бумаги с карандашными набросками. Меня завораживают их сюжеты. Животные, живые и колоритные на фоне гибнущего мира. Минималистский портрет девочки Рэйнбоу – несколько легких линий отчетливо передают всю ее живость.

Затем я поворачиваюсь и вижу фреску на стене напротив кровати.

Это я.

Распущенные темные волосы, длинные, спадающие на плечи, лежат на призрачном белом одеянии, мало похожем на элемент одежды – словно мимолетный ветер набросил поверх моего тела случайное легкое покрывало. В мои волосы вплетены цветы: яркие пятна белого и розового в моих почти черных локонах. Художник расположил картину таким образом, что контуры стены совпадают с контурами моего тела, так что кажется, что я появляюсь из самого камня, как волшебница.

На заднем фоне фрески со мной сотни существ, больших и маленьких, окружающих меня, как верующие богиню. Они стоят по парам, подобные с подобными. Гривистый лев прижимается к золотой львице. Вычурный павлин расправил свой хвост, защищая изящную коричневую самку. Все они смотрят на меня с мольбой. На дальнем плане изображение другого человека, прислонившегося спиной к дереву, в тени впадины в каменной стене. Это мужчина. Я присматриваюсь, но не могу рассмотреть его черты. Он единственный не смотрит на цветочный образ богини. Его голова опущена.

Я отступаю и смотрю на центральную фигуру. Нет, вряд ли это изображение меня. Черты лица те же – широко посаженные глаза, крепкий, скошенный волевой подбородок с победоносной ямочкой. Но кое-что совсем другое.

Художник наделил меня разноцветными глазами. Живыми, трепетными, совершенными глазами второго ребенка, в которых сочетаются оттенки зеленого, серого и голубого, со звездной россыпью золота, лучиками исходящей из самого центра черного зрачка.

Вот как я выглядела, когда была Рауэн? Эти глаза меняют мое лицо, создавая вокруг меня магический ореол. Я прикасаюсь к контурам своего собственного лица, вожу пальцами по коже, пока не убеждаюсь, что это прекрасное творение – я. Какой одаренный художник. Должно быть, Лэчлэн нарисовал эти картины.

Но зачем он покрыл огромное пространство комнаты моим изображением? Должно быть, это первое, что он видит, когда просыпается, и последнее – перед тем, как засыпает. Я нарисована с такой любовью. Должно быть, он часами рассматривал мое лицо, тогда как у меня даже представления нет о том, как он выглядит. Я этого никак не могу понять.

– Что ты делаешь? А… Это ты.

Голос, произнесший эти слова позади меня, переходит от ярости к ошеломлению, от нежности к смущению. Я оборачиваюсь и вижу молодого человека, который, кажется, несколько старше меня. Его каштановые волосы слишком длинные, неряшливо подстриженные, откинутые с его красивого лица со шрамом в форме вытянутого изгибающегося месяца вдоль левой скулы. В тени арки его глаза кажутся бледно-карими, и он мог бы сойти за официального первого ребенка. Но, как только он выходит на свет, его глаза оживают, играют оттенками орехового и золотого, усеянные насыщенными коричневыми брызгами.