Сергей Яковенко - Омут

«Применимо, моя дорогая докторша. Ещё как применимо!» – подумал я и с удивлением отметил, что эта самая докторша вызывает у меня симпатию. В самом деле, со мной так открыто не говорили с тех пор, как мы с Лёхой январской ночью сидели на кухне и пили чай. По крайней мере, я ожидал от неё очередных вопросов о слонах, а она принялась делиться своими соображениями. Да ещё и кофе угостила. У меня начало складываться впечатление, будто она воспринимает меня не как пациента, а как… коллегу!

– Традиционные методы лечения позволяют частично справляться с такого рода расстройствами, но не излечивают их полностью. Скорее, просто купируют симптомы, но не более того. Суть заключается в медикаментозном лечении, в применении нейролептиков, инсулиношоковой и даже электросудорожной терапии. Знаю, звучит ужасно. По-правде говоря, это и в самом деле ужасно. Человека подвергают чудовищным мучениям, в результате которых он всё равно продолжает страдать от заболевания и обречён в будущем проходить терапию снова и снова. Я же хочу предложить нечто кардинально противоположное традиционным методам. Я возглавляю экспериментальное отделение, специализирующееся на проблемах, подобных вашей. Пишу докторскую на эту тему, и, вы уж простите меня за прямоту, ваш случай представляет как для меня, так и для науки в целом колоссальный интерес. Понимаю, для вас, в вашем состоянии, эти слова могут звучать несколько… Эти слова могут ранить вас.

– Да нет. Всё нормально. Я понимаю.

– Да… Так вот, я хотела бы поработать с вами более плотно. Если вы не против, конечно.

– Даже так? – удивился я. – А разве от человека в моём положении обязательно получать согласие?

– Конечно! – теперь удивилась Аглая Рудольфовна. – Я прошу вас именно поработать со мной, а не быть подопытным кроликом! Поймите, мне нужен не пациент. Мне нужен, в первую очередь, человек, желающий помочь справиться с собственной бедой. Но он при этом должен быть полностью открытым, всячески способствовать изучению проблематики. В свою очередь обещаю обеспечить вам комфортные условия пребывания и достойное обращение. А самое главное – полное излечение без мучений. Скажу больше: вам даже понравится! Обещаю! Вас переведут в моё отделение. Я лично буду следить за тем, чтобы всё было в рамках нашей договорённости. И, само собой, гарантирую вам защиту от уголовного преследования.

– А как долго это продлится? Ну, ваша работа со мной.

– Не моя работа с вами, Николай! – Она вскинула указательный палец вверх. – Наша совместная работа. Важно, чтобы вы это понимали.

Я усмехнулся и кивнул, давая понять, что согласен с ней, и переспросил:

– Так сколько?

– Не знаю, Николай. Как я уже сказала, ваше эмоциональное расстройство – редкое исключение, если вообще не уникальный случай. Боюсь обсуждать какие-то сроки, но готова заверить, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы помочь вам снова вернуться к нормальной жизни как можно скорее. В конце концов, это и в моих интересах тоже. Чем раньше мы справимся, тем эффектнее будет выглядеть моя методика в глазах учёных мужей.

– Я согласен, Аглая Рудольфовна.

– В таком случае называйте меня просто Аглая. Хорошо? Не люблю этот официоз. Не понимаю, зачем вынуждать людей относиться к тебе так, будто ты имеешь над ними превосходство. Есть в этом какая-то несправедливость. Поэтому давайте договоримся сразу: вы просто Николай, а я просто Аглая. И пусть все условности идут туда, где им самое место – в баню! – Она в очередной раз улыбнулась, и я почувствовал, что тоже не могу сдержать улыбки.

На фоне остальных она была просто каким-то чудом во плоти. К тому же весьма привлекательным. От этой мысли стало слегка не по себе, но гнать её куда подальше почему-то совсем не хотелось.

– Хорошо, Аглая, – кивнул я. – Обещаю помочь, чем смогу.

После беседы с Аглаей меня вернули в одиночную камеру. Судя по яркому свету, пробивавшемуся сквозь годами немытый стеклоблок, снаружи стоял погожий сентябрьский день. Впервые за последние недели невыносимо захотелось на волю. Нет, не для того, чтобы закончить начатое, хотя это было бы первым, что я сделал бы, окажись вне этих стен. Захотелось на волю просто для того, чтобы быть свободным.

Я это так отчётливо ощутил! Желание было настолько сильным, что стало страшно. Ни разу за все дни, проведенные мной в одиночной камере, я не ощущал себя более изолированным, чем за тот месяц, что прожил в этом пустом мире. Точнее, я не ощущал себя менее свободным, чем снаружи этих стен. Моя свобода закончилась задолго до того, как я попал в тюрьму. В клетке я оказался, когда откашлял первую порцию болотной воды из лёгких, а захлопнулась она в тот момент, когда я понял, куда попал. Но теперь мне остро захотелось выйти за пределы этих конкретных физических стен. Пусть в ту же ментальную клетку, но выйти! Вздохнуть!

И в тот момент, когда пришло это понимание, страшно стало по-настоящему. Медленно наваливалась паника. Я никогда отсюда не выйду! Никогда! И как только в голове пронеслось это слово, перед мысленным взором всплыло то, что я старался гнать от себя с того дня, как принял решение нырнуть в омут. Это была самая страшная картина из всех, что мне приходилось видеть в жизни.

Снежинки на лицах. Крошечные, искрящиеся, лёгкие снежинки на самых красивых, самых родных и любимых лицах. Они медленно падают с высоты свинцового неба и ложатся на веки, губы, волосы. Их едва различимые лучики словно не касаются кожи. Они будто парят в долях миллиметра над ней. Парят и не тают. Я смотрю на них и понимаю, что этот снег уже больше никогда не растает. А виски сверлит буром единственное слово: никогда, никогда, никогда…

Лязгнул засов, скрипнула стальная дверь, в камеру вошёл караульный. В руках у него была миска с какой-то серой кашей. Он кивнул мне, затем украдкой выглянул в коридор, подошёл ближе и протянул миску. Я взял.

– Нормально всё? – знакомой фразой поинтересовался тот.

– Порядок, – пожал я плечами.

Он обернулся на дверь, немного наклонился ко мне и заговорщическим тоном спросил:

– Слышь, а чё это она?

Я не понял вопроса и слегка сморщил лоб.

– Ну, эта… Как её? Регеций!

– Кто?

– Ну, Регеций.

– Какой Регеций?

– Не какой, а какая! Ну, Аглая Рудольфовна. Завэкспсихмед.

– Завэкс… Кто?! – Мне начинал надоедать этот непонятный диалог, и я слегка повысил голос.

– Да не ори ты! – шикнул караульный и снова обернулся на дверь. – Ну, баба эта, с которой ты полдня трындел. Ты чё, не знаешь, кто это?

– Понятия не имею. А что?

– Не гони, – гикнул бугай. – Это завэкспсихмед наш!

Я удивился, как такой большой неуклюжий человек с лицом, не отягощённым интеллектом, ловко выговаривает такое сложное слово. Причём оно было сложным как для произношения, так и для понимания. Пришлось уточнить.