Сергей Яковенко - Омут

Им, а точнее ею, оказалась миловидная женщина невысокого роста с аккуратно уложенными светлыми волосами и элегантными очками в золотистой оправе. Когда меня ввели в кабинет, она встала из-за стола, улыбнулась, подошла ко мне и протянула ладонь для рукопожатия.

– Аглая Рудольфовна.

– Николай.

Она пригласила меня присесть в большое уютное кресло, и я с удовольствием в нём развалился.

– Вам удобно?

– Да, благодарю. Я давно уже не сидел на мягкой поверхности.

– Знаю, – с грустью в голосе сказала она и помолчала, о чём-то задумавшись. – Я была бы не против выпить кофе. Вы будете?

– Да, спасибо! – удивился я.

После стольких дней карцера её вопрос прозвучал, как предложение от золотой рыбки загадать три заветных желания.

– Не стоит. Мне не трудно.

Она включила электрический чайник, который имелся на небольшом столике у окна, достала из шкафчика две миниатюрные чашки и насыпала в них растворимый порошок.

– Простите, но натурального нет. Не люблю. Отец говорит, что я испытываю на прочность собственное здоровье, а мне всё равно нравится растворимый.

Мы пили кофе и общались о том, как я воспринимаю окружающий мир, какие чувства испытываю к дочери и считаю ли своё мироощущение нормальным.

Я не видел смысла обманывать её. В конце концов, если не получится убедить психиатров и меня признают вменяемым, то я окажусь на скамье подсудимых. А судя по словам адвоката и следователя, после суда меня будут ждать годы заключения, отсидев которые я просто потеряю всякий смысл жить дальше, потому что Юлька к тому времени уже просто перестанет быть Юлькой. Она превратится в Юлию. Такую же, как и все вокруг. Единственный способ спасти своего ребёнка – это быть рядом. А ради этого я готов идти на любое безумство. В том числе на то, чтобы получить официальный статус психа.

Мне нужен был диагноз. Мне нужна была пусть мизерная, но возможность оказаться на свободе как можно скорее. И я изо всех сил старался убедить психиатра в том, что болен. Благо, что для этого не нужно было притворяться. Достаточно было говорить правду. Единственное, что приходилось скрывать, – это то, что я пришёл сюда из другого мира, иначе она просто-напросто поставила бы совершенно другой диагноз. Как я уже говорил, мои познания в психиатрии весьма посредственны, но подозреваю, что это была бы какая-нибудь шизофрения.

– То есть вы утверждаете, что период взросления у вас прошёл нормально. Вы успешно преодолели эмоциональный барьер и до… – она посмотрела в историю моей болезни, – до июля текущего года не замечали за собой никаких проявлений беспокойства. Верно?

– Думаю, да, – ответил я. – Это началось в июле. Я был на рыбалке и чуть не утонул в болоте. Грязная вода попала в лёгкие, я практически захлебнулся. А когда вернулся домой, почувствовал себя нехорошо. Попал в реанимацию. Двусторонняя пневмония, воспаление лёгких. Скорее всего, причина была в бактериях, которыми кишела вода. В итоге врачи вытащили меня буквально с того света. Даже клиническая смерть, говорят, была. А когда пришёл в себя… В общем, с тех пор и проблемы.

– Угу, – кивнула врач и принялась заполнять бланки документов, а когда закончила, спросила: – А в чём выражаются эти проблемы?

– Сложно объяснить, – замялся я для убедительности и с удовлетворением отметил, что на её лице проявилось понимание. – Чувствую всякое. Знаете? Такое ощущение, будто всё вокруг не настоящее. Будто мир превратился в бессмысленный абсурд, а люди, которые меня окружают, – не люди вовсе, а просто тела. Иногда – неглупые. Иногда даже весьма не глупые, расчётливые, умные, но пустые. Будто людям не хватает чего-то очень важного.

– А в вас это «что-то важное» есть?

Я посмотрел на неё и кивнул.

– Николай, вы помните своё детство?

– Да.

– Скажите, те чувства, которые вы испытываете в своём нынешнем состоянии, напоминают ощущения детства? Есть в них что-то инфантильное, иррациональное?

– Наверное, так и есть.

– А вы сами осознаёте, что ваше мироощущение иррационально?

– Это не совсем так. Даже не знаю, как объяснить… – Я и в самом деле подбирал правильные слова. – Я понимаю, что веду себя странно в глазах остальных, но считаю это не наказанием, а благословением. Понимаете? Такое ощущение, что я понял нечто такое, чего не понимают другие. И если бы все вокруг, все люди в мире поняли это, то мир стал бы более… более совершенным, что ли?

– Тела перестали бы быть пустыми? – подсказала Аглая Рудольфовна.

– Именно!

– Николай, вы обвиняетесь в убийстве. – В её голосе не было и тени упрёка, а в глазах читалась грусть. – То, что вы называете благословением, заставило вас лишить жизни другого человека. Если все люди в мире будут следовать вашей логике, что же случится с самим миром?

– Он убил мою мать!

– Но разве не вы дали ему право на эвтаназию?

Я стиснул руки в замок и положил на стол. Она накрыла их своими ладонями.

– Вы растеряны, Николай. Вам требуется поддержка. Я подчёркиваю: не лечение, а поддержка. Помощь. Вы меня понимаете?

– Не знаю.

– Вы же понимаете, что убили?

– Это ещё не доказано.

– А я и не прокурор, чтобы что-то доказывать. И не адвокат, чтобы опровергать. Я – человек, который знает, как вам тяжело. Человек, способный и желающий помочь вам. Я важнее прокуроров с адвокатами, вместе взятых. По крайней мере, для вас в нынешнем положении. Вы ведь способны анализировать свои поступки? Способны, конечно. Осознаёте их деструктивными?

Она посмотрела на меня, ожидая ответа.

– Да, – выдавил я.

– Осознаёте, но не можете контролировать.

– Контролировать могу. На физиологическом уровне. Я же не расцеловываю дочь на людях и не признаюсь в любви всем, кого люблю. Вот по маме, к примеру, скучаю. Мне её очень не хватает. Но не рыдаю и не ночую у неё на могиле. Я контролирую эмоции, сдерживаю себя. Хоть мне и больно.

Врач вопросительно вскинула брови.

– Если контролируете, то предлагаю снова вернуться к убийству профессора.

Крыть было нечем. Я убрал руки со стола. Аглая Рудольфовна поправила лежащие перед ней бумаги, склонила голову набок.

– Николай, ваш случай далеко не типичный. Синдром повышенной сензитивности, проще говоря СПС, ещё до конца не изучен, и если вы говорите мне правду, если вы и в самом деле преодолели в детстве эмоциональный барьер и какое-то время жили нормальной жизнью… Как правило, люди, страдающие подобными расстройствами, – это люди, не преодолевшие эмоциональный барьер в детстве. Понимаете? Это, так сказать, врождённый дефект, который сопровождает их всю жизнь от рождения и до самой смерти. Иногда у вполне здоровых людей СПС вновь проявляется в глубокой старости. Такие пациенты также неизлечимы. Некоторые специалисты склонны называть это сенильной деменцией, а если говорить проще – маразмом. Старческим маразмом. Но я считаю, что это ошибочное представление и маразм не имеет к проблеме абсолютно никакого отношения. Ваше заболевание возникло уже после подавления эмоций в детстве. Причём возникло не в преклонном возрасте, а в самом расцвете жизненных сил! Это подтверждают все, начиная с вашей супруги и заканчивая коллегами по работе. Такое расстройство выглядит, скорее, как аномалия, а не как норма, если слово «норма» вообще применимо в отношении болезни.