Йен Макдональд - Волчья Луна [litres]

Затем он пробудился и обнаружил, что скрутился на сиденье скоростного поезда. И что ему хочется выпить еще. Но бар ему отказал.

– Куда я еду? – спрашивает Лукасинью, но еще до того, как Цзиньцзи успевает ответить, он слышит, как мужчина разговаривает с ребенком, и ребенок отвечает – оба говорят по-португальски, и приглушенные носовые звуки вместе с отполированными шипящими вынуждают Лукасинью притянуть колени к груди и молча, судорожно всхлипнуть.

Жуан-ди-Деус. Он возвращается.

Он последним сходит с поезда, последним проходит пассажирский шлюз; последним стоит, неуверенный, на платформе станции Жуан-ди-Деус. Он столько раз пересекал этот зал с блестящим полом, направляясь к друзьям, аморам, великим городам Луны. К собственной свадьбе. К Меридиану, когда сбежал от скуки и заточения Боа-Виста и обнаружил, что в таком маленьком мире, как Луна, когда ты от чего-то убегаешь, то одновременно бежишь к нему же, и что он всего лишь поменял маленькую пещеру на большую.

– Как мой макияж? – спрашивает Лукасинью. Он теперь вспоминает, как красил глаза в туалете Коджо. Не полная «штукатурка», лишь несколько штрихов, чтобы почувствовать себя неистовым и яростным, чтобы дать всем понять: Лукасинью Корта возвращается в Жуан-ди-Деус.

«Я в автономном режиме, поэтому не вижу, но в последний раз ты его наносил три часа назад, так что я бы порекомендовал немного подправить».

В ванной комнате установлены старомодные зеркала. Лукасинью работает настолько ловко, насколько это позволяет одурманенный алкоголем мозг. Он восхищается одним профилем, потом другим. Это ретро 80-х действительно ему подходит.

Запах. Он его забыл, но запах – ключ к чертогам памяти, и первый вдох символизирует все его девятнадцать лет жизни в качестве Корта. Голый камень и привкус озона. Переработанные сточные воды и ароматизаторы, которые используют, чтобы их замаскировать; моча, масло для жарки. Ванильно-жирный пластик для принтеров. Тела. В Жуан-ди-Деусе потеют по-другому. Свежая сладость ботов. Пыль. Вездесущая пыль.

Лукасинью чихает.

До чего же город маленький. Проспекты узкие, крыша такая низкая, что он втягивает голову в плечи. Архитектура Тве отличается от любого другого лунного поселения: он перевернулся вверх тормашками и состоит из кластеров узких бункеров высотой в километр; все вокруг заполнено зеленью и истинным светом, что льется по каскаду зеркал, а не рождается в сиянии «солнечной линии» на фальшивом небе. Тве – город укрытий и открытий: Жуан-ди-Деус сам по себе открыт. Проспект Кондаковой, пересекаемый мостами и пешеходными дорожками, тянется перед Лукасинью, уводя прямо к центру города.

Они прошли здесь в ночь ножей. От поезда, через шлюзы, через ту широкую торговую площадь возле станции. Солдаты-призраки маршируют мимо Лукасинью, держа ладони на рукоятях. Жженые отметины на стенах и фасадах; старые офисы «Корта Элиу» пусты, как дыры на месте выбитых зубов. Квартира его отца; лучшая акустическая комната в двух мирах превратилась в массу сплавившегося аудиооборудования и обугленного дерева.

Сантиньюс спешат мимо – пешком, на скутерах, на такси-моту. Восемнадцать месяцев назад вся Луна знала его в лицо. Свадьба года! Стильный и милый Лукасинью Корта. Кое-кто поворачивается, кое-кто бросает повторный взгляд, большинство не удостаивают его и одним взглядом. Интересно, они его не узнают – или безопаснее не узнавать?

Пешеходная дорожка на Западе-7. Лукасинью встает там и смотрит вверх. К этим балкам Маккензи привязали обнаженный труп Карлиньоса. Тут болтались его руки, длинные волосы и член. Вскрытое горло. Они заставили его встать на колени, орудуя шокерами, они окружили его. Так много рубак. Он не мог сбежать. А Лукасинью в это время прятался в Тве, его защищали ножи и живое оружие Асамоа.

Логотипы «Маккензи Гелиум» на офисных фасадах, ботах, пятидесятиметровых баннерах, которые свешиваются с высоких уровней. Проходит пылевик в пов-скафе, несет, подцепив пальцами за лицевой щиток, шлем с маленькими буквами МГ на лбу. Белых лиц больше, чем Лукасинью помнит. В закусочных и чайных домиках мелом пишут блюда дня на стенах, на португальском и глобо. Английский звучит на улицах; австралийский акцент.

«Я не могу защитить тебя, если я в автономном режиме», – говорит Цзиньцзи, как будто читает его мысли. Возможно, так и есть. Возможно, его схемы пробрались сквозь череп в складки мозга и считывают искры нейронов. Возможно, он просто так хорошо знает Лукасинью, что стал отголоском его разума.

Лукасинью останавливается на торговой площади у входа в Эстадио-да-Лус. Новая надпись, новое название, новый фирменный стиль. «Балларат-Арена». «Дом Ягуаров».

– Ягуары, – говорит Лукасинью.

«Земные члены семейства кош…» – начинает Цзиньцзи.

Откуда-то уровнем выше раздается возглас: «Эй!» Лукасинью знает, что кричат ему. Второй крик, чуть менее уверенный. Лукасинью идет вперед. Теперь его цель ясна.

Трамвайная станция Боа-Виста огорожена опалубкой, опечатана лентами «проход запрещен» и символами в виде шлема от пов-скафа, обозначающими разгерметизацию. Даже без такой преграды Лукасинью бы не смог туда попасть: Боа-Виста мертв, разгерметизирован, открыт вакууму; заперт за множеством герметичных дверей. У подножия стены трепещет бассейн разноцветных огней. Биолампы, сотни их; некоторые свежие и новые, некоторые судорожно пульсируют на последнем издыхании. Миниатюрные огоньки – красные, золотые, зеленые – высвечивают полчища маленьких предметов, сгрудившихся вдоль фонарей. Приблизившись, Лукасинью видит, что это дешевые пластиковые печатные ориша и их атрибуты – как в умбанда, так и христианские. Меч Огуна, молния Шанго, корона Йеманжи.

Четыре иконы расположены треугольником; Адриана в центре, Рафа на вершине, а в углах основания Карлиньос и Лукас. Изображения маленькие, размером с ладонь, благочестивые; массивные рамы украшены краской, драгоценностями, пластиковыми вотивными фигурками. Люминесценция озаряет дрожащим светом треугольник лиц и лицо Лукасинью, который присел, чтобы изучить другие оставленные у алтаря подношения.

Рубашка «Мосу», третий сезон. Майка современного фасона с изображением пылевого байка: гонка на выносливость в Море Ясности. Много ножей с отломанными кончиками. Музыкальные кубы, которые, стоит Лукасинью их поднять, играют старую босанову, – эту музыку любили его отец и бабушка. Фотографии, десятки фотографий: пылевики и гандбольные фанаты, чудесные изображения прежних дней на Луне, когда Адриана строила мир. Лукасинью поднимает их, чтобы рассмотреть: изображения старые, но сами картинки пахнут свежей печатью. Этот бородатый, улыбчивый мужчина – дедушка, которого он никогда не знал, который умер еще до того, как появился на свет его отец. Вот мадриньи с детьми на руках и у ног. Вот лики Боа-Виста, высеченные наполовину. Вот боги, которые разговаривают с Лукасинью – найденные внутри камня, рожденные из голой скалы. Вот две молодые женщины; одна из них бабушка Лукасинью, другую он не знает. Они касаются друг друга головами, улыбаются на камеру. На бабушке компрессионная рубашка с логотипом «Маккензи Металз» в виде двойной М. На рубашке другой женщины – ганский знак адинкра.