Йен Макдональд - Волчья Луна [litres]

– Мне он тоже никогда не нравился. – Она всегда была проницательна в том, что касалось мелочей, позволяющих завязать знакомство. Его чай был нетронутым. – Это негодная выпивка.

– А что ты называешь годной выпивкой?

– Могу показать.

За третьим «мокатини» он поведал ей про волка.

За пятым она сказала: «Ладно».

Маленький волк спит ночь, день и еще одну ночь, а потом просыпается мгновенно, и все его чувства напряжены. Его первые слова: «Мой отряд».

«Они в порядке», – отвечает Анелиза, но он ей не верит, он звонит в контору «Тайян-Ипатия». Зехра отчиталась перед начальством и отправила «Везучую восьмерку» в увольнительную. «Тайян» может предоставить ему фамильяр базового доступа, но полные резервные копии Доктора Луз и Сомбры – в Меридиане, а связь по всей Видимой стороне все еще лежит. Глядя на Вагнера, лишенного фамильяра, голого в цифровом смысле, Анелиза Маккензи чувствует возбуждение.

Ночь, день и еще одна ночь – это целая эпоха, если речь о войне. Там, где не хватает информации, буйным цветом распускаются слухи. Тве по-прежнему в осаде, погребен, молчит, а его аграрии умирают в сумерках, изголодавшись по свету. В Царице Южной осталось еды на пять дней. В Меридиане на три. Закусочные атакованы, 3D-принтеры взломаны. Кодеры «Тайяна» успешно произвели обратный взлом нескольких одержимых грейдеров, но всякая попытка направить их на эскадру, которая устроила осаду, вызывает огонь с орбиты. Лед. ВТО стреляет льдом из электромагнитной катапульты. Воронцовы пришвартовали к ней голову кометы; амуниции хватит, чтобы устроить новую Позднюю тяжелую бомбардировку [28] Поздняя тяжелая бомбардировка (также последняя метеоритная бомбардировка, или лунный катаклизм) – период, на протяжении которого предположительно сформировались многие кратеры на Луне. . Поезда без толку стоят на станциях, БАЛТРАН не работает, и любой ровер, отважившийся выехать на поверхность, привлекает ботов с лезвиями на лапах. Целый Экваториальный экспресс застрял прямо на рельсах посреди Моря Смита. У них закончилась вода. Пьют собственную мочу. Система снабжения воздухом отказала. Они едят друг друга.

Слухи и толки. Дункан Маккензи послал двадцать – пятьдесят – сто – пятьсот стрелков, все Джо Лунники и бывшие военные, чтобы прорвать осаду Тве. При поддержке лучников АКА они собираются атаковать наружные шлюзовые двери Тве и освободить город. Армию Асамоа-Маккензи порезали на части, куски их тел валяются по всему Морю Спокойствия. Меридиан в осаде. В Меридиане отключилось электричество, весь город во тьме. Меридиан захватили. Меридиан уже сдался.

«Мне надо попасть в Меридиан», – говорит Вагнер.

«Тебе надо выздороветь, Лобинью».

Она снимает частную кабинку в бане. Трех часов должно хватить. Там есть парилка, плита и небольшой бассейн. Вагнер лежит лицом вниз на плите из спеченного камня, блестящий от пота. Изогнутым стригилем Анелиза очищает его кожу от грязи, пыли и въевшегося пота.

– Ты меня ждала, – говорит Вагнер, прижавшись щекой к гладкому теплому камню, повернув голову набок.

– Я возвращалась после концерта в Тве, – говорит Анелиза. – Застряла, когда перестали ходить поезда.

– Ты помогла мне сбежать, а я тебя бросил.

Анелиза садится Вагнеру на спину и медленно счищает пропитавшуюся потом грязь с его шеи.

– Не разговаривай, – отвечает она. – Дай руку.

Это все еще больно – внезапно оторвать струп с раны, которая, как она считала, давно зажила. Свежая кровь.

– Прости, – говорит Вагнер.

Анелиза шлепает его по тощей заднице.

– Иди сюда.

Она опускает его – очищенного, со светящейся кожей – в горячую воду бассейна. Вагнер ахает, его кожа саднит. Анелиза соскальзывает в воду рядом с ним. Они прислоняются друг к другу. Анелиза убирает с лица мокрые волосы. Вагнер заправляет их ей за ухо и ведет пальцем вдоль края уха до бледного шрама – это все, что осталось от ее левой мочки.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Несчастный случай, – врет она.

– Мне нужно в Меридиан.

– Здесь ты в безопасности.

– Там мальчик. Ему тринадцать. Робсон.

Анелиза знает это имя.

– Ты еще недостаточно силен, Лобинью.

Она не может его убедить. Ей это никогда не удавалось. Она борется с силами, выходящими за пределы человеческого понимания: свет и тьма, две природы Вагнера, стая. Семья. По шею в теплой, целебной воде, посреди войны, она дрожит.

Секки – закуток, в котором можно выжить; труба из синтера, с обоих концов не шире воздушного шлюза, заваленная реголитом. Лукасинью и Луна устроились в ней, как близнецы в утробе. Лукасинью и представить себе не может, чтобы джакару тут поместились. Но у них есть воздух и вода, еда и реголит над головой, и место, чтобы Луна смогла выбраться из костюма-панциря. Лукасинью так обмотан изолентой, что снять с него пов-скаф можно, лишь разрезав на части. Термопакет – прямоугольник ноющей, теплой боли под его нижним левым ребром. Единственная возможность лежать удобно – на правом боку, лицом к стене. Он лежит на матраце, который еще пахнет свежей печатью, все его суставы и мышцы изнемогают от усталости, но он не может расслабиться и заснуть. Он лежит в своем пропыленном, слишком маленьком пов-скафе, уставившись на изогнутую стенку из синтера, и представляет себе слой грязи над их убежищем, вакуум за его пределами, течение радиации сквозь космос, почву, синтер, Лукасинью Корту; прислушивается к звукам работы шлюза, которые могут сообщить, что вернулись джакару Малькольма или что боты – которых он никогда не видел, но представил себе во всех режущих, тыкающих, рубящих подробностях – рвутся внутрь, чтобы убить их прямо в постели.

– Лука, ты спишь?

– Нет. А ты не можешь заснуть?

– Нет.

– Ну вот я тоже.

– Можно мне лечь рядом с тобой?

– Я очень грязный, анжинью. И воняю.

– Можно мне лечь?

– Валяй.

Лукасинью чувствует, как маленький, напряженный комочек тела Луны устроился возле изгиба его спины.

– Эй.

– Эй.

– Так хорошо, правда?

– Еда была вкусная, верно?

Еда в бивуаке представлена в двух версиях: на помидорной основе и на соевой. «Помидор», – решила Луна. У нее была в своем роде непереносимость сои. Лукасинью не хотел, чтобы в убежище размером шесть на два метров случилась какая-нибудь пищеварительная неприятность. Они приготовили саморазогревающуюся еду по одному контейнеру за раз, потому что, когда содержимое нагревалось и открывалось глазу, выглядело очень уж аппетитно. У Лукасинью заныли слюнные железы, когда он ощутил запах томатного соуса на картофельных ньокки.

– А вот и нет, – говорит Луна на ухо кузену. – Она была на вкус как пыль. – Потом она смеется тихим потайным смехом, который становится сильней от своей секретности, пока она уже не может сдерживаться, и Лукасинью присоединяется, и они вместе на подстилке смеются, как смеялись после первого прыжка в БАЛТРАНе, пока не перехватывает дыхание, пока не начинают болеть мышцы и слезы не бегут по щекам.