Дмитрий Троцкий - Арк [litres]

Цыкнув зубом, Кнопмус вздохнул и стал задумчиво покусывать костяшку большого пальца левой руки.

– Нет, – в конце концов, щелкнув пальцами, вымолвил он, – это не Страж. Страж физически не способен нарушить договор. Но тогда как он вернул тебе воспоминания?

– Знаешь, друг Юра, – едким тоном заметил Аркадий, – может, ты уже прекратишь этот цирк с формулами, где не известна ни одна из величин, потому как у меня огромное желание начать в непроизвольных количествах употреблять обсценную лексику.

– Ладно, ладно, – недовольно буркнул Кнопмус, – спрашивай. А сам говорил, что обойдемся без глупых вопросов.

– Да, собственно, у меня к тебе вопросов-то и нет. Я жду объяснений.

– Ты когда-нибудь говорил со своими детьми о сексе? – поинтересовался Юрий Альфредович.

– Что? – опешил Стругацкий. – Ну нет, не говорил. Может, Лена… не знаю. К чему этот странный вопрос?

– Да к тому, что это примерно то же самое, и я не знаю с чего лучше начать. – Он выдохнул и будто нырнул в омут с головой. – Хорошо. Первое. Ты – не человек. Ты – люден.

Москва, 1985 год

Еще десять лет назад здесь была маленькая деревенька, формально входившая в состав Москвы, но лишь на бумаге. Аккуратные домики, построенные после войны, ветшали, хозяева предпочитали жить в новых высотках столицы.

Недавно их начали потихоньку сносить, выделяя землю под строительство, и только на самом краю огромного котлована, словно реликты прошлого, оставались пока несколько уцелевших дач.

У одного из таких домов, когда-то, видимо, зеленого цвета, а сейчас просто облупившегося и засыпанного снегом, остановился Спикер.

– Прошу любить и жаловать. В свое время тут была одна из резиденций Абрасакса. Кстати, – заметил Спикер, и Директор повернулся вместе с ним к Борису Натановичу. – Именно здесь мы встречались во сне и с вашим братом. Очень интересное место с точки зрения пространственно-временного континуума. Эйнштейн, обладай он соответствующими приборами, съел бы свою шевелюру за право хотя бы полчаса поработать в этом доме. Но, к сожалению, в силу объективных причин подобное никак не возможно. К тому же рискну предположить, что мы будем последними, кто войдет сюда. И не факт, что выйдем обратно.

Будто из-под земли перед ними появился Бача. Выглядел он неважно: один глаз заплыл, царапины от недавнего взрыва вновь кровоточили, а левая рука болталась, словно ватная.

– Батя, нас ждали, – без обиняков вывалил он Зайцеву. – Все прошло тихо и по-семейному. Ноль, Иваныч и Ястреб – двухсотые. Короче. Не буду грузить, по выучке и документам – ребятки из армейской разведки работали, кулаки и ножи, никакого шума. Мы все тела пока прикопали в сугробах, там разберемся. Глобус потрындюхал за дорогой сюда зыркать, благо она одна. Просил, чтобы вы радейку держали включенной. А мы с Очкариком схоронимся рядышком, шорох услышим – начнем кипеш, но связь тоже работает, командуйте, коли приспичит.

И вновь исчез, будто его и не было.

Все молча застыли, хмуро переглядываясь.

– Ну что, двинемся, помолясь? – вздохнул Зайцев, прошептал что-то похожее на молитву обветренными на морозе губами и первым открыл примерзшую к забору калитку.

Несмотря на внешне запущенный вид и отсутствие на снегу следов, ведущих к дому, внутри оказалось весьма жарко. Если бы покойный Суслов был вместе с ними, то вспомнил бы и шкаф у входа, и удочки на нем, и даже скатерть с уже давно заплесневевшей кастрюлькой была там же.

Но сейчас дом пустовал. Лишь на столе в подсвечнике светил огарок свечи. А рядом лежал листок бумаги с аккуратным текстом, написанным от руки. Зайцев осторожно оглядел все вокруг, но, не заметив ничего подозрительного, взял письмо и почти сразу протянул Стругацкому:

– Это вам.

Текст явно писали второпях, на каком-то клочке, но почерк был знаком до боли.

«Дорогой Борик! Думаю, пришло время нам поговорить начистоту, раз уж ты здесь. Внизу, в подвале, стоит холодильник. Открываешь дверцу, внутри кабина. Забираешься внутрь, закрываешь дверцу, затем открываешь – и там я уже тебя встречу. Как видишь – все просто. Единственное, о чем хочу попросить, даже потребовать на правах старшего брата: когда окажешься по ту сторону – не верь никому. НЕ ВЕРЬ НИКОМУ, понял меня? Никому, даже мне. Только себе.

Арк».

Борис Натанович молча передал письмо Спикеру. Тот пробежался по тексту и протянул Зайцеву. В этот момент у него в кармане затрещала рация.

– Батя, это Глобус, – прошипел динамик, – тут к нам гости. Тройка «бэх», шесть «крокодилов» и «шишиг» аж пятнадцать штук.

– Далеко?

– Да километров десять от меня, только-только нарисовались.

– Принял, Глобус. Ты свое дело сделал. Дуй к ребятам и сидите не высовываясь, как мыши. Мы сами разберемся. Отбой.

– Принял тебя, Батя.

Убрав рацию, Зайцев присел на корточки перед Директором, развязал шарф и стал расстегивать комбинезон на нем.

– Осилим?

Мальчик кивнул и высунул ноги из штанин, оставшись в миниатюрной, явно ручной пошивки «мабуте» типа «Арктика». Сняв перчатки, генерал и Спикер взяли за руки мальчика с двух сторон.

– Бегите в подвал и отправляйтесь к брату, мы очень скоро присоединимся к вам, – озвучил Спикер. – Самое важное – что бы ни случилось, что бы ни происходило там, где окажетесь, нужно закрыть дверь. Запомните крепко-накрепко и повторяйте себе все время: закрыть дверь! Иначе мы не сможем прийти на помощь. И кто знает, во что все это перерастет дальше.

Стругацкий стоял, хмуро, сжав губы глядя на троицу и явно намереваясь возразить, но Спикер опередил:

– Вы здесь ничем не поможете, только помешаете, а там, – кивнул он головой на подвал, – сейчас решается судьба человечества. И во многом она именно в ваших руках. А теперь скорее вниз и в кабину, иначе… ну вы помните, что случилось в электричке.

Тот кивнул и поспешил в большую комнату, где был распахнут широкий лаз. Спустившись, Стругацкий не увидел привычных банок с соленьями, мешков картошки и старых велосипедов. Это был очень чистый, сухой подвал с ровным земляным полом и высоким потолком. Единственным предметом была громада старой коробки «ЗИС-Москва», белевшая в другом конце от входа.

Уже закрывая дверцу, он почувствовал себя оказавшимся в эпицентре тайфуна. Буквально взлетев в воздух, из последних сил схватился за внутреннюю ручку и потянул на себя, после чего рухнул на пол. В ушах звенело слово «Спать».

Встряхнув головой, он поднялся.

Входная дверь внезапно открылась. Братья выглянули в коридор. Словно на эшафот, медленно и с оттяжкой ступая по скрипящим половицам, мимо них прошел отец.

С его шинели сыпались хлопья не успевшего растаять снега. Бобка взглянул на побледневшее лицо брата и подавил желание броситься отцу в объятья. Молчание становилось все тягостнее.