Кирилл Фокин - Лучи уходят за горизонт

«Бушует гроза, — размышлял Иоанн, — и на этом фоне священники собрались, чтобы договориться о том, на каком языке вообще стоит разговаривать друг с другом…»

Вечером, на первом же заседании Конгресса, Иоанн услышал подтверждение своим мыслям.

Главный раввин отказался сесть рядом с великим аятоллой; Иннокентий XIV предоставил слово гаитянскому кардиналу, приверженцу «теологии освобождения». Его доклад был посвящён бедности в Латинской Америке и в Африке южнее Сахары. Всё шло хорошо до тех пор, пока кардинал не сказал, что для христианина священна любая жизнь, и все имеют право на счастье. Кто-то из сидевших в первом ряду (вероятно, православный) тут же задал вопрос: а что насчёт жизней гомосексуалов и преступников? Те тоже имеют право на счастье с точки зрения Рима?

Кардинал ответил, что в данном случае говорит не как представитель Ватикана, однако, повторяя слова предшественника нынешнего Папы, «кто я такой, чтобы судить несчастных?»

Аятолла Ширази заметил, что католическая церковь совершает ошибку, пренебрегая судом земным, потому что «есть преступники, приговор которым уже вынесен на небесах, как свидетельствует Книга». Вопрос о Содоме и Гоморре повис в воздухе, но его успели предотвратить, и к микрофонам поднялся имам из Нью-Йорка. Он начал с набивших оскомину фраз о деградации духовной жизни, однако подчеркнул, что именно «духовный поиск» сегодня приводит к исламу всё больше людей.

— …Духовный голод, особенно остро ощущаемый в странах Европы и Америки, стал следствием исключения Бога из повседневной жизни и политики в этих странах…

Имам призвал христианскую церковь к стойкости перед лицом ежедневных унижений и насмешек. Он заявил, что мусульманская община готова поддерживать христианство, «вместе сражаясь против греха, искореняя варварство и современное язычество».

Крики из зала раздались незамедлительно: «Кто ответит за теракты? — кричала делегация иудеев. — Кто бы говорил про варварство!»

Тогда, вопреки знакам Папы Римского, главный раввин Израиля встал и смерил аятоллу и побледневшего имама презрительным взглядом:

— Вы неверно трактуете слово «варварство». Для вас варварство — это наука, современная медицина и равенство людей перед законом. Для вас варварство — это суд, основанный на гражданском праве, а не на шариате. На самом деле варварство — это угнетение женщин, варварство — это обещать молодым ребятам райские кущи, если они взорвут полный евреев автобус. Лучше мы будем с варварами, как вы их себе представляете, чем с вами!

Аятолла Ширази не мог это проигнорировать: он поднялся с места и напомнил раввину об операциях Моссада, о неприкрытом фашизме «еврейского государства», о «спекуляциях на теме Холокоста» и обстрелах сектора Газа, после которых сотни детей стали сиротами и инвалидами.

В отличие от премьера своей страны, элегантно повесившего трубку после просьбы генсека ООН «понять» ХАМАС-2, раввин не стал завершать диспут. Он уже начал отвечать, когда Иннокентий XIV встал и объявил, что «ссоры ни к чему не приведут», призвал «слушать голос разума», на что тут же получил ехидные комментарии из зала о тысячелетнем изнасиловании разума верой.

Продолжались крики на иврите и на арабском; Иннокентий XIV призвал всех к смирению и заявил, что главный принцип, «объединяющий нас всех, находящий отклик в наших сердцах и благословение Господа», — это принцип ненасилия, и в жёсткой форме потребовал от всех участников собрания немедленно это признать.

Все нехотя согласились, и Иоанну стало за них стыдно. Идея, которая могла стать великой, — собрать все авраамические религии и покончить со спорами, заключить соглашение об общих принципах веры, о роли веры в Бога в XXI веке, вдохнуть в увядающее религиозное мировоззрение новую жизнь, упёрлась, как это обычно и бывает, в ослиное упрямство горстки самопровозглашённых «наместников Господа».

«Как будто они чем-то лучше нас, — думал Иоанн, сидя в зале и слушая очередную перебранку, — ведут себя так, будто им доступна некая сокрытая от других истина, как будто они-то знают правду и потому имеют право поучать всех остальных… Никакие они не “особенные”, избравшие “иной”, “возвышенный” путь… такие же дураки, как остальные политики, только ещё хуже, потому что те хотя бы пытаются что-то изменить, а не только встают в позу и надувают щёки, пока детей запугивают, девочек уродуют женскими обрезаниями, а радикалы пользуются доверчивостью необразованных несчастных людей и заставляют поверить, что могут спасти их души и воскресить их любимых людей…»

Иоанн вдруг закрыл глаза и постарался сосредоточиться. Крики и громкая бессвязная речь ораторов отвлекали, но поплавок задрожал, леска натянулась — как тогда, в озёрах Карелии, где они с Мелиссой ловили щук… тихо, тихо, важно не дёргать и не рвать леску, тянуть на себя медленно, вести её, не упустить улов…

«Есть, — медленно, словно боясь сглазить, подумал Иоанн. — Кажется, я поймал свою рыбу».

Конгресс провалился — это было ясно с самого начала; но при всей своей дремучести, при всей наглости и глупости священники отлично знали и понимали то, что все остальные предпочитали не замечать… Один историк по фамилии Фергюсон, чьи книги Иоанн читал и реферировал ещё в школе-интернате Смайли, завершил своё исследование западной цивилизации следующими словами: «…сегодня мы забыли, кто мы есть. И от того, сумеем ли мы вспомнить о нашем наследии, вспомнить о нашей истории, зависит, останемся ли мы собой завтра».

«Остались ли мы собой? Вспомнили ли мы, кто мы есть?.. Слова и идеи — говорю я, писатель, — вот то, что нас определяет… Вся эта религиозная борьба занимала нас тысячелетиями, и она кое-что значит, потому что европейский мир — плоть от плоти мир христианский, мы все вышли из этой колыбели, и с этим ничего не поделаешь… Это наш крест, наш врождённый порок… Но сейчас, сегодня религии умирают, однако человечество сумело вынести из них крупицы мудрости, пронести сквозь тёмные века и сохранить… выпестовать в гуманизм… а для гуманизма так мало значит вероисповедание и так много — вера и ценность… святость человеческой жизни и свобода, альтруизм, любовь к ближним, прощение и надежда на спасение… Неужели этим светлым порывам, всей христианской культуре суждено сгинуть? Неужели тысячелетиями мученики страдали и умирали… чтобы сегодня о них судили по этим горлопанам?.. Христианские демократы пытались сочетать политику с нравственным императивом, но у них это не получилось, слишком шатким был фундамент… Этика новой эпохи должна быть другой. Это должен был свод универсальных ценностей и нашей общей, глубоко традиционной веры в светлое будущее…»