Фима Кибальчич - Пыльца в крови

– Ты полон мочи червей, Чага. Если бы она разбавляла твою кровь, я бы давно порвал тебя в клочья.

С тех пор Ирт не приходил, а пить хотелось невыносимо.

Он собрал с ребра всю слизь, до которой мог дотянуться и заметил, что струны входа утратили прежнюю упругость, болтались как истончившиеся стебли мертвых растений. Это одновременно пугало и рождало мутную, не поддающуюся осознанию надежду.

Чага неуверенно протянул руку и дотронулся до дряблых веревочек. Они колыхнулись.

– Направление зет – на альфа тридцать семь – помоги товарищу, – прошептал он совершенно непонятные для него слова и двинулся наружу.

Длинный переход за его нишей был совсем другим: гладкие поверхности стен, прямые углы, плоскости высоких потолков – взгляд затягивало глубокой флюоресцирующей чернотой. Свет пробивался откуда-то снизу, то яркими, то блеклыми островками у самых стен. Некоторые огоньки света двигались, ползли друг к другу как неповоротливые световые черепахи. А может, не друг к другу, а подальше от Чаги.

Здесь было хорошо, ничего фиолетового и тошнотворного, и набухшая в мозгу опухоль стала опадать – уже не давила изнутри на глаза и виски.

Ноги не подчинялись, подворачивались, колени дрожали от слабости, он мог бы ползти, но руки казались еще слабее ног. Стена, на которую он оперся, казалась, струилась по руке мощным воздушным потоком, но не была им – Чага видел только черную гладь под изуродованной ладонью.

– Энергия, энергия, – пробормотал он слово из памяти.

Он делал шаг за шагом, не понимая, куда и зачем.

Я могу потеряться, или меня съест фиолетовая утроба, или струны обмотаются вокруг шеи, и я буду кричать от страха…

Тогда Хозяин придет, он прорастет в меня, и мы полетим сквозь галактики и черные дыры к ослепительным, палящим сверхновым.

Чага споткнулся и всхлипнул, с края его губы стекала слюна.

Коды трансгалактических передач… я должен вспомнить… если вырастет палец…

Он навалился грязным голым телом на несущуюся куда-то мимо «энергию» черных стен и вдруг увидел распахнутый вход. Чага оторвался от стены, и ноги сами понесли его к чему-то желтому и теплому за козырьком, нависающим над полукруглым входом. Проковылял внутрь и упал на четвереньки.

Здесь были пузыри. Множество радужных пузырей плавало в желтокоричневом шестигранном бассейне. По стенам к ним тянулись хорошо знакомые Чаге ненавистные струны.

Пузыри в студенистой жидкости двинулись навстречу ему, отдаляясь друг от друга, сбиваясь в группы и приобретая странную, смутно знакомую форму.

Несколько мгновений Чага не мог сообразить, что такое слепилось из пузырьков, – стоящее на четырех конечностях, с продолговатой головой и болтающимся между конечностями коротким отростком.

Когда он все-таки узнал себя, то ему стало смешно, в голове всплывали воспоминания о мальчике, бегающем между зеркалами и превращающемся то в великана, то в карлика, то в квадратного уродца. Тот мальчик тоже смеялся, только смех у него был звонкий, и по щекам не текла влага.

Чага вытер о предплечье мокрое лицо и шмыгнул носом. Хотелось протянуть руку, коснуться ею крошечных радужных сфер. Но он промедлил и отпрянул назад, когда жизнь в водоеме всколыхнулась. Его собственное изображение на мгновение потеряло форму, а потом вдруг потянулось к нему тонкой, сотканной из пузырей рукой.

Существо в водоеме было смелее Чаги, а может и дружелюбнее.

Он тоже протянул руку и коснулся упругой пульсирующей цветом жизни. Прикосновение сопровождалось звуком, похожим на тихое потрескивание. Как костер, ровно горящий в лесу.

Откуда Чаге знать про костер?

Но он знал – это хороший звук. Вокруг нет ничего фиолетового, и пузырькам не противно превращаться в такое смешное существо, как он. И касаться его. Он опустил руку и сел на собственные голые пятки.

Пузырьки быстро перестраивались, двигались, его собственное отражение менялось, перетекая из формы в форму, и в какой-то момент Чага понял, что радужное существо уже поднялось во весь рост, в то время как он сам только на полпути вверх, пытается удержаться на слабых ногах.

– Ты знаешь то, что я только собираюсь сделать? – прошептал он, всматриваясь в нового друга и надеясь на ответ.

С ним, конечно, никто не заговорил.

Кто бы стал?

Но то, что пузырьки видели его или чувствовали как-то по-своему, уже казалось чудом, от которого он не мог оторваться, словно случайно прибрел туда, куда давным-давно потерял дорогу. И потерял право на эту дорогу ступить.

Чага поднимал то одну, то другую руку, поворачивался боком, стараясь не упасть, и следил за тем, как ему отвечают, как новые друзья угадывают каждое его неловкое движение. В какой-то момент в глазах потемнело, голова закружилась, и он рухнул на плотный темно-коричневый грунт под ногами. Боль прошила тело насквозь.

Хозяин? Я не хотел…

Он не помнил, как оказался у Ниши Пира. Не помнил, как полз на четвереньках то по узким, то по широким переходам, как полированные поверхности сменялись какой-то шероховатой керамикой, как в симметричные переплетения попадали пальцы, а на коленях оставались царапины.

Мимо двигались тени, раздавались звуки, не понятные ему.

Чага не поднимал голову, потому что знал, что здесь, в чистилище, через которое Хозяин ему пытался помочь пройти, бывают и бьющие струны, и звуки, которые сдавливают грудь и прерывают дыхание, и прикосновения, с треском рвущие кожу, и, наконец, фиолетовый цвет.

А еще вышагивали ожившие ужасы, один взгляд на которые останавливал кровь.

– Ирт, Ирт, – шептал он. – Код три, пять, семь, кросс-переход четыреста, сектор сорок, – помоги…

Он не помнил, как оказался у Ниши Пира.

У ребра поворота звуки хлынули на него, и Чага замер.

Это было стрекотание, и шелест, и резкие высвисты, и шипение гадюки. Звуки сплетались в странный невообразимый гомон, от которого хотелось сжаться в крошечный комочек, забраться в темную нору и умереть там маленьким и незаметным.

Но норы не было, а мимо по проходу под плетением слишком ровных и одинаковых корней плыл мигающий сиреневым цветом огонек. И, найдя в себе какую-то отчаянную решимость, Чага заглянул за угол, правда, только одним глазом.

Там за поворотом творилось что-то невообразимое, и накативший ужас не давал возможности оторваться от этого зрелища.

Прозрачный дым, а может быть пар, плыл под высокими сводами, с которых тянули вниз свои выступы, конусы и трапеции разноцветные каменные уродцы. И под ними на разных уровнях большими и малыми группами шевелились и шумели чудовища.

Чаге казалось, что он видит рога и гребни, вытянутые шеи и заостренные вверх живые капюшоны. Взгляд сам собой лепился к кривым отросткам, вращающимся вокруг продолговатых разноцветных тел.