Виталий Бабенко - Перпендикулярный мир

— Лев Христофорович, — негромко позвал Грубин. — Вы здесь?

— Ошиблись адресом, — ответил спокойный голос, — Лев Христофорович в соседнем номере. Имею честь с ним перестукиваться.

— А вы кто? — спросил Удалов.

— Учитель рисования Елистратов, — послышалось в ответ.

— Семен Борисович! — воскликнул Удалов. — А вас за что?

— За то, что я отказался писать картину «Пупыкин обозревает плодородные нивы», — ответил учитель.

— Выходите, пожалуйста, — попросил Грубин.

— Это официальное решение?

— Нет, мы хотим вас освободить.

— Простите, я останусь, — ответил учитель рисования. — Я выйду только после моей полной реабилитации.

— Тогда ждите, — сказал Удалов.

Они перебежали к следующей двери, Трубин открыл ее.

— Лев Христофорович?

— Собственной персоной. Вы почему здесь оказались, Саша?

— Я к вам гостя привел, — сказал Трубин.

Профессор Минц сидел на каменном полу, подстелив под себя пиджак.

— Это я, Корнелий, — сказал Удалов.

— Отказываюсь верить собственным ушам! Разве не вы первый предложили изолировать меня в этом доме подземного отдыха?

— Нет, не я, — честно ответил Удалов. — Тот Удалов, который предложил, сидит через две камеры от вас, Пилипенко ему террористический заговор шьет. А я — совсем другой Удалов, из параллельного мира. Меня послал сюда наш Лев Христофорович Минц. По важному делу.

— Стойте! — закричал профессор и бросился в объятия к Удалову. — Значит, мои расчеты верны! Что же просил передать мой двойник?

— Нам нужно прокладывать магистраль через Гусляр, — сказал Удалов, — а у него никак не получается с аитигравитацией. Он сам простудился и просил меня сгонять к вам.

— Вы говорите правду? — насторожился Минц.

— А зачем мне врать?

— Это может быть дьявольской выдумкой Пупыкина.

— Удалов правду говорит! — сказал Грубин. — Я ему верю.

— А я не верю! — сказал Минц. — Если в вашем мире тоже прокладывают магистраль, мой двойник никогда не согласится участвовать в преступлении против города. Он бы, как и я, предпочел бы кончить свои дни в темнице.

— Но в нашем мире, — возразил Удалов, — антигравитация нужна, чтобы подвинуть часовню Филиппа, а не разрушать ценный памятник истории.

Минц все еще колебался. Тогда Грубин решительно сказал:

— Пошли с нами, я вам покажу второго Удалова.

Через минуту они были у камеры, где Пилипенко вел допрос. Минц заглянул в дверь, обернулся к Корнелию и сказал:

— Простите, что я вам не поверил.

Эти слова он произнес слишком громко. Пилипенко услышал шум в коридоре, метнулся к двери и увидел Минца.

— Болтать вздумал? — заревел капитан, расстегивая кобуру.

Минц оторопел. Он не знал, что делать в таких случаях. Но Удалов, который вырос без отца, на улице, знал. Он шагнул вперед и сказал:

— Все, Пилипенко. Доигрался.

У Пилипенко отвисла челюсть. Он посмотрел на Удалова, метнул глазами в открытую дверь и увидел там второго Удалова.

— Аааа, — прошептал Пилипенко.

— Корнелий! — крикнул Грубин. — Выходи.

А первый Корнелий тем временем отобрал у Пилипенко пистолет, его самого затолкал в камеру и закрыл дверь на засов.

— А теперь бежать! — сказал Грубин, и они побежали к подземному ходу.

Если погоня и была, она их потеряла.

Без приключений они выбрались из-под земли, уселись за сараем, чтобы перевести дух. Удалов смотрел на своего двойника — синяк под глазом, царапина на щеке, и вообще вид потрепанный.

— Били? — спросил Удалов с сочувствием.

— Пилипенко, — сказал двойник. — Я до него рано или поздно доберусь.

— Нет, — сказал профессор Минц. — Судить его будет народ.

— Кто? — вздохнул двойник Удалова. — Прокурор? Судья? Так они все у Пупыкина давным-давно в кармане.

— Бригаду пришлют, из области, — сказал Грубин. — Или даже из Москвы. Неподкупную.

— Революция! — сказал Удалов-двойник мрачно. — Только революция может смести этот вертеп.

— А как ты ее организуешь?

— Пойду к народу, раскрою ему глаза.

— А до сегодняшнего дня, — спросил Грубин, — у тебя глаза что, закрыты были?

— Нет, я видел, конечно, недостатки… — Удалов смешался.

— И заедал их продуктами из спецбуфета, — закончил фразу Грубин. И горько улыбнулся. И все улыбнулись, потому что в словах Грубина чувствовалась жизненная правда.

— Нам надо немедленно потребовать комиссию — сказал Минц.

— Требовали, — ответил Грубин. — Только письма на почте перехватывают, и где потом эти писатели? На трудовом шефстве. К тому же, Пупыкин справится с любой комиссией. У него по этой части ох какой опыт накоплен.

— Странно мне смотреть на вас, друзья, — сказал Удалов. — Вы все такие же самые, и внешне, и по голосу. Но в то же время не такие. Мог ли я предположить, что Корнелий Удалов станет прислужником у мелкого диктатора?

— Не надо, — сказал двойник. — Это в прошлом. Я все осознал.

— Что же, одного Пупыкина достаточно, чтобы вы из строителей светлого будущего превратились в стоячее болото?

— Пупыкин не один, — возразил Минц. — Это целое направление: пупыковщина. Подлая личность не может изменить историю, если не сколотит банду таких же подлецов. Хорошо служишь — все имеешь. И с каждым днем у него становится все больше верных служителей. И пресса у него в руках.

Стало прохладно. Облака потемнели, снова подул ветер.

Ситуация была какая-то ненастоящая, словно приснилась. Стоял Удалов в своем родном Гусляре, окруженный не только друзьями, но и самим собой, сейчас бы пойти посидеть в кафе, или в театр махнуть, а вместо этого они таятся за сараем.

— Я в подшефное хозяйство пойду, — сказал вдруг двойник Удалова. — Ксюшу проведаю.

Слова двойника Удалова обрадовали — значит, не чужие они люди. И он принял решение.

— Значит, так, — сказал он, и все его внимательно слушали.

Потому что Удалов приехал из нормального, настоящего мира.

— В наш мир отправится Лев Христофорович. Он сразу пойдет к нашему Минцу и все ему расскажет. Заодно и формулы сообщит. У Минца голова государственная, что-нибудь придумает. А два Минца тем более. Как решите — сразу обратно.

— А вы, Корнелий Иванович? — спросил Минц.

— А я вместе с моим близнецом отправлюсь на сельскохозяйственные работы. Боюсь, что без меня он у Ксюши прощения не получит.

— Спасибо, — сказал второй Удалов, и скупая слеза покатилась по его грязной щеке. Удалов достал платок и вытер ему слезу.

— А мне что делать? — спросил Грубин.

— Ты будешь в резерве, — сказал Удалов. — Веди работу в народе.

Все послушались Удалова и вышли из-за сарая. Они поднялись до половины склона, как вдруг Минц остановился.

— То, что вы предложили, Корнелий, — сказал он, — очень разумно. В каком-нибудь фантастическом романе так бы и произошло. Я бы отправился в параллельный мир, получил оттуда совет и помощь, вы с Удаловым подняли бы восстание в подшефном хозяйстве, и был бы, как положено, счастливый конец. Но мы же не в романе!