Виталий Бабенко - Перпендикулярный мир

Николай Владимирович наслаждался утренней тишиной. Он любил свой городок — типичный и типовой научный городок, выросший при искусственном море. Если бы не внезапные и необъяснимые изменения — то вдруг исчезал с угла давно примелькавшийся памятник, а на его месте появлялся декоративный мост, то вдруг вместо молоденькой лаборантки сидела в лаборатории прокуренная до желтизны пожилая мегера — если бы не все эти изменения, Николай Владимирович жил бы без особых забот.

Но — изменения!

«Или я схожу с ума, — жаловался Николай Владимирович Мишину, — или что-то такое происходит с миром».

«Выбирай второе, — усмехаясь советовал Мишин. Он любил Николая Владимировича. — Если я успею пустить свой аппарат в ход, если Мельничук и его компания не выкинут меня из института вместе с моим аппаратом, кое что в картине нашего мира станет, наконец, ясным».

Мишин собирался с помощью своего сверхчувствительного аппарата прослушивать непрорисованные участки неба, те самые участки, на которых никто никогда не видел ни одной звезды. Его интересовали вообще любые непрорисованные участки неба. Его интересовали и постоянные изменения, он видел во всем этом некую сложную связь. «Главное, — убеждал он друга, — это вовсе не борьба с Мельничуком. Главное — это поиск единого и единственно верного толкования».

«Если такое существует», — добавлял он загадочно.

Если честно, слова Мишина не приносили Николаю Владимировичу успокоения. В каком-то смысле они нравились ему еще меньше, чем наглость Мельничука.

…Варить кофе жена отказалась.

— Вари сам, рохля! — Ее раздражение вырвалось, наконец, наружу. — Я трублю в отделе кадров десять лет, я уже зав этого отдела, а ты как был, так и остаешься кандидатишкой без перспектив!.. Ну почему тебе не поддержать профессора Мельничука? — взмолилась она. — Ты же прочел его книгу. Ее все прочли. Ее даже я прочла. «Явления, отрицающие земное тяготение»! Какая тема! Какой размах! Такой человек пойдет далеко, он не признает авторитетов, не зря его поддержали и Хозин, и Довгайло. Зачем тебе идти против них?

— А зачем мне идти с ними?

— Ну да! — саркастически усмехнулась жена. — Ты желаешь шагать рядом с Ньютоном. А чего тебе этот Ньютон? Он и умер давно и яблоню его, наверно, спилили. Он же был англичанин, этот Ньютон, а Мельничук — наш! Всемирное тяготение или сила всемирного давления — какая разница? Мельничук входит в дирекцию, а Ньютон, — добавила она презрительно, — вообще был пэр.

Насчет пэра Николай Владимирович точно не помнил, но, скорее всего, так оно и было. При всей своей нерешительности он отчаянно не желал, чтобы в пэры выбился Мельничук.

«Открытие новой истины само по себе является величайшим счастьем. Признание почти ничего не может добавить к этому…»

Как же, почти ничего!

Это так Мельничук пишет только в предисловии. Все знают, что в это «почти ничего» входят и будущее членкорство, и отдельный коттедж, и новая машина, и приусадебный участок, и поездки за кордон, а главное — новый отдел и, скорее всего, место первого зама. А станет Мельничук первым замом, сразу откроется, кто поддерживал его в изнуряющей идейной борьбе против Ньютона, а кто выказывал непростительную принципиальность. Если он, Николай Владимирович, будет держаться за устаревшего Ньютона, ему не работать в новом здании НИИ. Достаточно, поработал в старом… Это старое, выстроенное по проекту какого-то придурка, увлекавшегося конструктивизмом весьма неумеренного толка, всегда было тесным и неудобным. Ни одного одинакового окна, масса кривых коридоров, бесчисленные лестницы и переходы, и даже в кабинетах столько нелепых и бесполезных ступенек, что яблоко, упав со стола, никогда не достигло бы пола у его ножки. Искать упавшее яблоко следовало бы далеко в стороне. Наблюдай Ньютон за падением яблок в их НИИ, с формулировкой знаменитого закона пришлось бы повременить.

Николай Владимирович шел по знакомой улочке. Он любил свой городок, круто взбегающий по склону сопки. Пух тополей нежно кружился в воздухе, першило в горле, но ради своего городка Николай Владимирович готов был терпеть любую пытку.

Весело пестрели древние, обреченные на снос домики. Николай Владимирович радовался этому. Ветхая бабка в цветастом платке растягивала меж берез бельевую веревку. Николай Владимирович порадовался и за бабку. А на душе все равно щемило: изменения…

Решил: забегу к Мишину.

Мишин, подумал, со вниманием относится к его наблюдениям.

«Вчера, говоришь, видел девятиэтажку? Хорошо… А сегодня деревянные домики? Хорошо…»

И хмыкал: «Ты не пугайся. Чего ты пугаешься? Все живут и ничего, нормально живут, а ты пугаешься. — И успокаивал: — Вовсе ты не сходишь с ума… Когда заработает наш аппарат, — Мишин уже щедро приглашал друга в соавторы, — ты поймешь, в чем тут дело. Так что, плюнь на Мельничука. Он или Ньютон, какая разница?»

«То есть как, какая разница?» — по-настоящему пугался Николай Владимирович.

…Жена сварила кофе.

— Милый, ну зачем нам ссориться? — ворковала она. — Ты попробуй, как вкусно! Это настоящий кофе, без вытяжек. Его привезла из Нигерии жена Довгайло, они опять ездили в творческую командировку. Это ты, — мягко намекнула она, — не хочешь оторваться от своих дурацких задачек. А тебя, между прочим, ценят. И Мельничук ценит, и Хозин, и Довгайло. Они говорят, что ты дельный физик, только сильно держишься за классическое наследие. Ты покайся, милый. Зачем тебе этот Ньютон? За Мельничука — коллектив, он дерзкий. Ты смотри, — наивно и доверчиво сказала она. — Я роняю чашку и она разбивается. Может ее притягивает Земля, а может на нее давит какая-то особая сила. Какая разница, милый? Ты покайся! Прямо на совете покайся. Не все ли равно, сила всемирного тяготения или сила всемирного давления? Чашка-то все равно разбивается.

Николай Владимирович неуверенно заметил:

— Не все новое и дерзкое является истиной.

— Дирекции такие вещи виднее, — мягко возразила жена. — Я не первый год работаю в отделе профессора Мельничука, я знаю, что он думает о своих сотрудниках, Тебя, например, он ценит. Только, говорит, ты находишься под дурным влиянием этого Мишина, который что-то там такое задумал… Ты оставь этого Мишина, милый. Профессор Мельничук все равно его сократит вместе с его машиной. А тебе, — понизила она голос, — даст лабораторию…

— Что за бред? — Николай Владимирович нервничал. — Где моя вельветовая куртка? Через час ученый совет, а я болтаю с тобой о всякой чепухе. Запомни! Я был и остаюсь на стороне Ньютона.

— Вот и сиди в старой квартире!

— Ньютон, дорогая…

— У Ньютона был просторный дом, — всхлипнула жена. — Я видела на картинках. У него был свой дом, и сад, а в саду яблоня.