Олег Дивов - Модноверие [Антология]

Его подвело пресловутое мастерство, которое не пропивается. Коля умел располагать к себе людей и глубоко погружаться в тему. За год он пропитался железнодорожной тематикой насквозь и попутно намотал на ус немереное число профессиональных легенд и баек. Особенно Колю увлекла идея «что будет, если на полном ходу бросить лом в унитаз». Прямо-таки засела у него в голове — и упорно всплывала, стоило лишь немного выпить под стук вагонных колес.

Психолог сказал бы, что Коля устал работать на железную дорогу и бессознательно стремится разделаться с ней. Верный Саша говорил просто: старик, не сходи с ума. Но тут они хряпнули чуть больше обычного, и Саша то ли потерял бдительность, то ли сдался под напором коллеги. Ну действительно — отчего бы двум благородным донам не бросить лом в унитаз? Даже если жертв и разрушений не получится, все равно смешно. Будет, о чем рассказать в Москве… Увы, поездная бригада не оценила юмора, а натурально перепугалась, когда Коля с настырностью, достойной лучшего применения, начал стучаться в тепловоз за ломом, а Саша невозмутимо фиксировал происходящее на пленку. Решили, что обоих накрыл алкогольный психоз.

На самом деле их обуял дух противоречия. Коля ехал в командировку, имея помимо официального задания секретный наказ: следить, чтобы Слонимский не керосинил. Ибо вечно поддатый фотокорреспондент позорит редакцию, и чаша терпения вот-вот переполнится. А от Саши тоже по секрету потребовали обеспечить, чтобы Коля не квасил. Потому что… Ну, вы поняли.

Все могло обойтись — ну пошутили спьяну, с кем не бывает, — но, когда милиционеры извлекали друзей из купе, Коля уронил с верхней полки на голову сержанту объемистый рюкзак с чем-то железным. Глухо бумкнуло и звонко лязгнуло. Сержант напрягся, будто почуял нечто знакомое, попросил открыть рюкзак и после недолгого вялого сопротивления обнаружил шикарный самогонный аппарат из нержавейки, качества едва ли не промышленного. Собственно, Коля за ним и ездил в эту командировку.

Коля заявил, что рюкзак нашел (где, не помнит, был нетрезв, может, на этой самой верхней полке) и прихватил с собой, видимо инстинктивно, поскольку как раз пишет разоблачительную статью о самогоноварении в среде интеллигенции для журнала «Наука и религия». Но сейчас он протрезвел и требует аппарат немедленно принять, оформив добровольную сдачу по всем правилам. А Саша вовсю щелкал зеркалкой, фотографируя Колю с аппаратом в окружении ментов, и кричал, что снимки поставит в номер завтра же. Отличная будет заметка: «Так поступают советские люди» — наш журналист нашел в поезде аппарат и на первом же полустанке сдал его в милицию! Ура, товарищи!..

— Зачем?.. — только и спросил главред, когда очень грустный Коля прибыл к нему на ковер.

— Видите ли… Вот выйду я на пенсию, а у меня на даче яблони. И я представил — как это будет здорово, когда вьюга за окном, и всю Россию замело снегом, а я сижу у теплой печки в кресле-качалке, под клетчатым пледом, с томиком Пушкина на коленях…

— Повести Белкина, — мечтательно протянул главред. — Метель же.

— Да-да, совершенно верно.

— И в бокале у тебя домашний кальвадос. Собственной выгонки. Сделанный с любовью. Эх…

— Именно так. Видите, вы сами все понимаете…

— Тогда Ремарк нужен, а не Пушкин. Если кальвадос. Чтобы было единство стиля.

— К Пушкину все подойдет, — убежденно заявил Коля.

— И в этом ты прав, — согласился главред. Тяжело вздохнул и рявкнул: — Идиот! Ты не доживешь до пенсии! Самогоноварение в среде интеллигенции, мать-перемать! Уголовную статью в рюкзаке тащил, прикрываясь заданием редакции! От шести до семи лет с конфискацией! Другой бы ехал тихо, как мышь, а ты нажрался и спалился! А я ведь тебя просил!.. Ну кто ты после этого, Коля?!

— Наверное, идиот, — предположил Коля.

— Именно. Только не думай, что князь Мышкин, хорошо?

— Нет-нет. Просто рядовой идиот… Слонимского не наказывайте, он ни в чем не виноват.

— Дорогой мой, — произнес главред ласково, — здесь не богадельня. Это я вам со Слонимским еще похороны дедушки не припомнил! Два брата-ренегата! Вам наплевать на газету! А здесь такие люди работали…

— Ильф и Петров, — подсказал Коля, которому это все уже надоело, он предчувствовал скорый конец и не видел смысла его оттягивать. — Слушайте, а за что их выгнали? Как должны были нахерачиться два еврея, чтобы их выперли из этой синагоги? И почему уволился легендарный поэт-долгожитель Саша Красный? Тоже, кстати, еврей…

Главред швырнул в него ежедневником.

Дело спустили на тормозах, но с «Гудком» пришлось расстаться, потому что чаша терпения и все такое прочее.

У Слонимского жена была дама темпераментная и разбила ему нос сковородкой. Колина супруга просто молча забрала дочку, уехала к маме и подала на развод.

Коля так расстроился, что бросил пить. Саша посмотрел на друга — и тоже бросил. Они вдвоем являлись в Дом журналиста и там не пили, наводя тихий ужас на коллег. Не пили неделю. Две недели. Чего им это стоило — ведь оба жили на допинге последние лет двадцать… Ну, чисто физически ничего страшного. Даже белой горячки они счастливо избежали. Разве что у Коли тряслись руки, а Саша обильно потел. Но глядеть на повседневную жизнь столицы нашей социалистической родины трезвыми глазами — вот была подлинная жуть.

— Как вообще можно существовать натрезвя в этой стране? — поражался Коля. — Она же серая. Вся. Серая с красными пятнами.

— Как моя физиономия, — вздыхал самокритичный Саша.

— А мы еще думали, почему спивается народ… Обратил внимание, какие все некрасивые? — шепотом поделился открытием Коля.

— Только сейчас заметил? Лица-то ничего, это ты зря, просто людям не во что одеться.

— Лица тоже… Не очень, — бормотал Коля и затравленно озирался.

Изучать родную историю он в таком состоянии боялся — мало ли чего за окном померещится, вдруг не Мневники, а Капотня, где делают бензин, — и вернулся к классике, но та на трезвую голову с непривычки не ложилась. А голову надо было занимать обязательно, иначе она пугалась окружающего мира и хотела водки.

Коля взял бутылку и пошел к Моисеичу.

— Выручай. Давай ты накатишь и расскажешь что-нибудь душеполезное, а я просто рядом посижу.

— Не надо так, ты меня пугаешь, — сказал Моисеич, делая на всякий случай шаг назад.

— Да все в порядке, не волнуйся.

— А чего у тебя руки трясутся и глаз какой-то шальной?

— Завязал. Третья неделя уже пошла. Чувствую себя… Загадочно.

— У-у… Тебе сейчас беречься нужно. Человек в завязке это поначалу один сплошной оголенный нерв под высоким напряжением. Плюнь на него — зашипит, сильно плюнь — короткое замыкание обеспечено.

Коля тяжело вздохнул. Он примерно так себя и ощущал.