Олег Дивов - Модноверие [Антология]

— Хороший ты парень, Слонимский, — сказал Коля.

— Не пугай меня, старик, умоляю…

— Я только что бросил пить, — хмуро сообщил Коля. — Прошу отнестись с пониманием.

— Родноверие! — шепотом прокричал Саша. — Слово-то какое!

— И поэтому я очень суров.

— Мой шедевер! Я, может, уже ничего лучше не выдумаю, чем родноверие! Не губи!

— Я дам Моисеичу сто рублей. И посмотрю, что будет.

Слонимский издал неясный задушенный звук.

— Единство стиля, — сказал Коля. — Нужно сохранять единство стиля, понимаешь? С начала спектакля идет постепенное нагнетание абсурда. И, значит, в конце нашей оперетты сделать работу должен абсолютно посторонний человек за сто рублей. Это будет стильный и естественный бесславный конец родноверия.

— Может, ты сегодня все-таки еще рюмочку… — осторожно предложил Саша. — А то что-то мне за тебя боязно.

— А джинсы я потом Моисеичу подарю, — сказал Коля.

В ордена Трудового Красного Знамени газете «Лесная промышленность» сотрудникам выдали «продуктовый заказ» — шпроты, растворимый кофе, пачка «чая со слоном», кусок сервелата, коробка невкусных конфет, еще какая-то мелочь, пара пакетов крупы, и все это счастье завернуто в серую упаковочную бумагу. Юная стажерка Аня пыталась утрамбовать заказ половчее, но тот у нее расползался и разваливался.

За столом, на углу которого Аня мучилась с заказом, сидел индифферентный главный художник.

— Извините, пожалуйста, — позвала Аня. — У вас не найдется веревочки? Мне заказ перевязать, а то не донесу.

Художник вяло огляделся по сторонам, потом остановил мутный глаз на телефоне. Неожиданно энергичным движением оторвал от него кабель. Выдернул другой конец из розетки. И протянул Ане.

— Вот тебе, девочка, и веревочка! — сказал он ласково.

После чего опять впал в прострацию.

Аня стояла с кабелем в руках, даже не думая, как дальше себя вести, а пытаясь хотя бы осмыслить ситуацию. С ней такого раньше не бывало, а ведь она успела кое-что повидать в жизни и поступила на журфак с производства. Но, похоже, она еще мало знала о советской журналистике.

Распахнулась дверь, и в кабинет бодрым шагом вступил единственный специальный корреспондент газеты, импозантный мужчина лет сорока пяти с благородной сединой. От него вкусно пахло дорогим одеколоном и немножко коньяком.

За дверью в коридоре остался ждать какой-то здоровенный дядька с фотографическим кофром.

Спецкор кивнул Ане, бросил короткий взгляд на художника, подошел к телефону, снял трубку и набрал номер.

— Здравствуйте, это некто Королев, — сказал он в трубку. — У вас уже кончилось совещание? Меня просили звонить после трех… Жду.

Аня не придумала ничего лучше, чем спрятать телефонный кабель за спину.

— Понял вас, спасибо. Буду через полчаса.

Спецкор положил трубку и сообщил в пространство:

— Меня вызывают. Я уехал. До завтра.

И вышел из кабинета.

Аня проводила спецкора взглядом, полным благоговейного ужаса, смешанного с искренним восхищением. Такого она точно раньше не видела.

Ей еще многое предстояло узнать о советской журналистике.

— Отсюда иди на Волчью звезду, — сказал кто-то, невидимый в темноте. — Три сотни саженей и еще семь пядей.

«Во лбу», — добавил про себя Егорка, но вслух сказал:

— Фонарик бы мне.

— Обойдешься, — отрезал невидимка. — Волк — зверь ночной.

И недружелюбно замолчал. Стало ясно, что дальнейшие расспросы приведут к неприятностям. Егорка еле слышно вздохнул — и пошел.

Ночное поле было огромным и сыроватым. Волчья звезда — она же планета Венера — висела над темной кромкой чего-то, похожего на лес, но Егорка не был уверен, что тут есть леса. Он считал шаги, изо всех сил стараясь не сбиться. Двадцать один, двадцать два, двадцать три… В сажени три шага, значит, триста саженей — девятьсот шагов. Но это если сажень казенная. В маховой сажени два с половиной шага, а в косой — три с половиной… Вот же дурацкая система, непонятно, как предки вообще ею пользовались. Впрочем, и карты тогда были не просто приблизительными, а совершенно фантастическими… Семьдесят шесть, семьдесят семь… или восемьдесят семь? Егорка остановился, перевел дыхание. Нет, вроде бы семьдесят семь. То есть двадцать пять с небольшим сажен. Джинсы были уже мокры до колен. Туман или роса? В кроссовках хлюпало. Похоже, поле-то было заболоченное. А если на пути встретится канава или ров? Егорка пошел осторожнее, считать шаги стало даже проще, но теперь он ступал не так широко, и пришлось пересчитывать все заново. Высокая мокрая трава доходила уже до лица. Он пару раз зачем-то схватился за нее и порезал ладонь. На трехсотом шаге под ногами заполошно забилось маленькое черное существо, захлопало крыльями и, обдав неприятным птичьим запахом, унеслось в темное небо. Сердце пропустило два такта, потом пошло снова, но уже не так уверенно.

«Травмат бы не помешал, — подумал Егорка. — Да хотя бы нож… Вот же гады…»

Его строго-настрого предупредили: никакого оружия с собой не брать. И хотя никто его не обыскивал, Егорка жопой чуял, что хитрить не стоит.

Шестьсот восемьдесят пять, шестьсот восемьдесят шесть… Земля под ногами вроде бы пошла вверх под очень небольшим углом. Стало посуше, да и трава как-то измельчала. Волчья звезда нырнула за темный гребень леса — или что там было вместо него — и исчезла. Зато небо на востоке чуточку посветлело, и Егорка приободрился. Теперь он видел, что впереди, прямо там, куда вела его исчезнувшая звезда, полого поднимается горб то ли холма, то ли кургана. И вроде бы кто-то стоит там, едва различимый в тенях.

«Главное — не забыть слова, — сказал себе Егорка. — Обидно будет, столько всего выдержать, и оступиться на последнем шаге…»

Девятьсот тридцать два, девятьсот тридцать три… девятьсот тридцать пять…

Он прищурился, пытаясь разглядеть, кто прячется в густой тени кургана и не чудится ли ему это вообще. Нет, ничего не видно. «Еще семь пядей», — вспомнил он и сделал три осторожных шага. Остановился, покрутил головой.

— Гридень Светомысл к князю Добробою с верным словом и честным делом от братства Волчьего Солнца к братству Детей Святовита прибыл. Слава Роду!

Вроде бы ничего не перепутал, озабоченно подумал Егорка. Ночь настороженно молчала. Потом раздался тихий свист, из темноты вылетело что-то маленькое и круглое и ударило Егорку в лоб. На мгновение стало очень светло.

— Прости, братан, — бородатое, исполненное искреннего сожаления лицо вынырнуло из вспыхивающей багровыми вспышками тьмы и склонилось над гриднем Светомыслом. — Не со зла, Ярило свидетель. Две ночи не спал, вот и перепутал слова.