Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Здесь мы вынуждены сделать паузу, дабы отметить такой специфичный (и возможно, удивительный) факт: помимо рецензий книги, всего о Сгэплдоне за все это время было написано менее дюжины статей, которые, при соответствующем полете воображения, можно было бы назвать значительными. С момента его смерти прошло уже около десяти лет, когда наконец появился первый обстоятельный критический анализ — мой собственный: «Олаф Стэплдон: космический философ». Работая над этим исследованием, я остро ощутил, что мне требуется гораздо больше информации о нем, чем наличествует во вторичных источниках. Любому автору, делающему основной упор на философию и гуманность, творчество Стэплдона предстало бы в наиболее ярком свете, будучи рассмотренным в контексте его биографических данных и типа личности.

В апреле 1976 года я нанес визит его жене Агнес, а также Вольфгангу Брюку, человеку, многие годы жившему в доме Стэплдона практически в качестве его приемного сына. Их воспоминания о писателе, наряду с информацией, почерпнутой мной из других источников, помогли мне составить более полную картину жизни, семьи, личности и мотиваций Олафа Стэплдона и придать более релевантный смысл всему тому, что описывалось в его работах.

Семья имеет самую благородную и изысканную генеалогию, корни которой уходят в начало четырнадцатого столетия (тогда их фамилия произносилась как «Стэпельдон»). Эти сведения были обнаружены в епископском журнале записей диоцеза Эксетер, в частности в «Регистре Уолтера де Стэпельдона, епископа Эксетерского», составленном его преподобием Ф.К. Хинджстоном Рэндольфом, магистром искусств Оксфордского университета, пастором Рингморской церкви и Пребендарием Эксетерским (книга была выпущена в 1892 году лондонским издательским домом «Джордж Белл и сыновья»). В предисловии Рэндольф информирует нас о том, что «… епископ Стэпельдон являлся одним из выдающихся государственных мужей его времени, советником короля Эдуарда II». Среди услуг, которые он оказал королю, фигурировала некая особая дипломатическая миссию во Францию. Полагают, что Эксетерский колледж, изначально называвшийся «Стэпельдон Холл», был так наименован в память о епископе. Книга Рэндольфа также содержит список всех подписчиков и количество полученных ими копий. Среди подписчиков значится некто Уильям Стэплдон Лэйкенхэм, Ландо-Холл, близ Байдфорда (две копии). Всеобъемлющая таблица-схема фамильного древа Стэплдонов хранится у Агнес Стэплдон.

Уильям Олаф Стэплдон родился 10 мая 1886 года в Уоласси (ныне Мерсисайд), графство Чешир, Англия. Это не очень далеко от Ливерпуля. Его отцом был Уильям Клибетт Стэплдон, матерью — Эмилин Миллер Стэплдон; дед являлся основателем компании «Уильям Стэплдон и сыновья» — агентства с офисами в Порт-Саиде и Суэце, которое снабжало водой и углем корабли, проходящие через Суэцкий канал. Работа отца Ола-фа как раз таки и состояла в том, чтобы у судов не возникало проблем с прохождением через Канал. «Альфред Холт энд Ко», ливерпульские владельцы «Блю Фаннел Лайн», крайне впечатленные его опытом и компетентностью в морских вопросах, предложили ему высокую административную должность в головном офисе этой фирмы.

Первые шесть лет своей жизни Олаф Стэплдон провел в Порт-Саиде, несмотря на то что его мать вернулась в Англию для родов, которые оказались крайне тяжелыми. Как следствие, Олаф рос довольно-таки одиноким ребенком. Его ближайшим другом был Рип, терьер с всколоченной шерстью, которого он так никогда и не забыл, и чье литературное эхо, несомненно, звучит в некоторых животных из книг Стэплдона.

Он очень хорошо ладил с отцом, который оказался прекрасным воспитателем и располагал великолепной библиотекой классической литературы. Многие тома из нее перешли затем к Олафу и по сей день находятся во владении Агнес Стэплдон. Не столь хорошо Олаф ладил с матерью, которая, будучи невероятной собственницей, чрезвычайно опасалась за его здоровье, хотя по природе своей была женщиной доброй и приветливой. Как и ее супруг, она также имела литературные предпочтения; ее кумиром был Джон Рёскин, с которым она вела интенсивную переписку.

Рёскин — через мать Стэплдона — похоже, был одним из тех, кто оказал наибольшее влияние на подростковую жизнь Олафа. Рёскин, сын состоятельных родителей, очень рано заявил о себе как о выдающемся поэте и в конечном счете стал одним из ведущих теоретиков искусства и социальных критиков девятнадцатого века. Он значительно опережал свое время, поддерживая национальное образование, осуждая промышленность за растрачивание природных ресурсов и загрязнение окружающей среды, борясь за пенсии по старости и выступая за приведение в порядок самого процесса труда. Он пропагандировал возврат к более простой, менее искусственной жизни, и этот аспект его философии вызывал искреннее почитание. Эмилин Стэплдон настолько доверяла мнению Рёскина, что когда тот заявил: «Старые ремесла ни в коем случае не следует забывать», тут же обзавелась прялкой. Ее кузины разделяли это исступление и нередко совершали паломничества в расположенный близ озера Конистон-Уотер Брентвуд, где проживал Рёскин. Труды Рёскина всегда находились под рукой и постоянно обсуждались в доме, так что отстаивание Олафом прав рабочих и его энтузиазм к социализму в целом вполне объяснимы.

Тогда как Эмилин насыщала сына общественными науками, Уильям делал упор на зачатки наук естественных. Мальчик впитывал и одни, и другие ровно в той мере, чтобы создать то исключительное сочетание философии, социологии и науки, баланс которых поднимает его работы до их уровня величия.

Агностицизм Олафа также происходит от его родителей. Его отец, судя по всему, не состоял ни в какой секте, так что любое прямое религиозное влияние могло исходить разве что от его матери. Она была унитарием. Унитарианство — это движение в протестантизме, которое отвергает Троицу и божественную природу Иисуса Христоса и исповедует — как и евреи — веру в единого Бога. Унитарии, однако же, принимают учения Иисуса, придавая особое значение его морали и нравственности. Они подчеркивают важность характера и известны своей толерантностью к другим религиям.

В свои зрелые годы Стэплдон отрицал, что является христианином, несмотря на усиливающуюся в его работах, начиная с 1940 года, склонность к мистицизму в глубоко укоренившемся чувстве религиозности. В «Открытии глаз» он стоит на позициях «человека, неверующего в Бога» вследствие отчаяния, вызванного невозможностью найти какие-либо окончательные ответы через приобретаемые людьми знания. Более того, похоже, он открыто присоединяется к мнению о том, что где-то существует более высокая сфера мирской жизни: