Олаф Степлдон - Пламя [сборник]

Я заверил пламя, что у меня начинает складываться более четкое представление о его природе, и намеревался задать еще несколько вопросов, но пламя продолжало:

— Ваша духовная жизнь, будучи более медленной, чем наша, отличается от нашей еще и тем, что тесно связана с жизнью отдельного тела, ограничена его рамками. Быть может, именно потому, что ваши тела твердые, вы в гораздо большей степени индивидуалистичны и гораздо менее способны осознавать, что (как выразился один из ваших великих учителей) порознь все вы "один для другого члены" [4] Новый Завет, Послание к римлянам святого апостола Павла, 12:5. . И потом, наша газообразная конституция открывает для нас множество особых форм утонченного и плотного телесного контакта и слияния. Следовательно, мы легко признаем, что, хотя и являемся отдельными и разными особями, мы также едины и идентичны. Как индивиды, мы нередко конфликтуем, но конфликты эти вследствие нашего основополагающего единства всегда подчинены духу товарищества. Конечно, главный источник нашего неизменного сообщества — наша телепатическая сила, не только общения, но полного участия в объединенном сознании. Такой союз сильно обогащает каждого отдельного индивида расовой мудростью. Именно это, как вы знаете, и произошло со мной в тот короткий период, на время которого вы потеряли экстрасенсорный контакт с моим разумом. У вас же (хотя на уровне подсознания, вы, разумеется, едины, как все разумные существа) лишь очень немногие осознают этот факт или способны получать доступ к мудрости расы. В индивидуальной любви вы получаете достаточно полный духовный опыт, но в силу индивидуализма ваша любовь в гораздо большей степени подвержена опасностям и конфликтам, и потому ей более свойственен трагический распад.

Я снова хотел вставить парочку слов, но пламя сказало:

— Вы уж простите, но я продолжу. Времени мало, а мне еще так много нужно вам сказать. Другое различие между нами заключается в том, что когда ваш вид только появился на свет, наш уже переживал глубокую древность. Наша традиционная культура началась в те времена, когда солнце было «молодым гигантом», задолго до образования планет. Вы, в свою очередь, являетесь новым, неожиданно выдвинувшимся видом, быстро, но опасно продвигающимся к лучшему пониманию вашего мира и вашей собственной природы, и, возможно, к большей добродетели. (Как вам самим нравится думать.) Для вас золотой век — в будущем; для нас — уже в прошлом. Это сказывается на всех наших мыслях и чувствах, и большего различия просто не может быть. Я знаю, конечно, что во многих из ваших ранних культур понятие «золотой век» относится к прошлому, но представления о нем были туманны и далеки от реальности. У нас же, за исключением немногих из молодых, золотой век является обстоятельной личной памятью о несравненно более полной и содержательной жизни на восхитительном солнце.

Туг уж я не смог сдержаться.

— Расскажите мне о вашей солнечной жизни. Чем вы тогда занимались? Мне почему-то кажется, что вы жили в своеобразной утопии, когда, кроме как нежиться на солнышке, вам и заняться больше было нечем.

Пламя рассмеялось, если можно назвать смехом безмолвное веселье и содрогание всего его тела.

— Разумеется, то было счастливое общество, но отнюдь не беззаботная утопия. Забот у нас хватало. Мы жили в бурном мире. Нашей естественной средой был поверхностный слой солнечной атмосферы, глубиной не более нескольких диаметров земли, непосредственно над океаном раскаленных облаков, который вы называете фотосферой. Как вам известно, этот океан пронзают бесчисленные пучины и водовороты, самые большие из которых вы видите и называете солнечными пятнами. Некоторые из них представляют собой гигантские кратеры, в которые могли бы поместиться несколько планет размером с Землю; самые маленькие, не видимые вам, похожи на узкие воронки и расщелины, чуть шире самых крупных ваших городов. Из этих пучин, больших и маленьких, выходят огромные потоки газов, поступающих из ядра солнца. Их вы наблюдаете только во время полных затмений, но и тогда лишь у лимба солнечного диска — в виде гигантских, гротескной формы, пылающих огней. Вы называете их «солнечными протуберанцами». Вообразите себе мир, дно которого (тысячи миль под населенными уровнями атмосферы) представляло собой крайне яркий, неистовой силы белый огонь, а небо менялось от красновато-темного свечения протуберанцев до не имеющей резко выраженных особенностей тьмы открытого космоса. Вокруг нас, зачастую отстоящие на многие тысячи миль, но иногда совсем близкие и нависающие над нами, взметались другие протуберанцы, походившие на длинный шлейф слабого огня на фоне затемняющей горизонт багряной дымки.

— Но разве яркость фотосферы не ослепляла вас настолько, что вы переставали видеть свет менее яркий? — спросил я.

— Нет, — отвечало пламя. — Так уж повелось, что мы обладаем более универсальным, то есть гораздо легче адаптируемым зрительным восприятием, нежели вы. Вследствие действия некого самозапускаемого процесса наши органы зрения практически невосприимчивы к сиянию, которое видится нам ярким, но не слепяще ярким. — После небольшой паузы пламя продолжало: — Плавающих высоко над раскаленными облаками нередко подбрасывали вверх устремлявшиеся в космос мощные потоки электронов, альфа-частиц и т. д. (надеюсь, я использую правильную терминологию?). Это давление являлось непостоянным, так что мы были подобны аэропланам или морским птицам в крайне «турбулентной» атмосфере. Но каждое такое возмущение атмосферы могло длиться либо пару секунд, либо несколько часов и даже дней. Иногда мы падали до опасной близости от фотосферы, где многие, конечно же, претерпевали разрушения в энергетических бурях этого слоя. Иногда неудержимые потоки уносили нас на тысячи миль вверх, в очень холодные зоны, где мы вполне могли погибнуть. Оттуда возвращались немногие. Почти все свое внимание нам приходилось уделять тому, чтобы удерживаться в пределах пригодных для жизни слоев. Но даже в этих слоях наш мир был столь бурным, что мы обитали в нем, словно ласточки, сражающиеся со штормовым ветром. Вот только дул этот ветер, как правило, снизу.

— Должно быть, вам и впрямь приходилось нелегко, — заметил я. — Но чем вы жили, к чему стремились, помимо этой постоянной борьбы за выживание? Чем заполняли свое время?

— Дать вам ясное представление о нашей ежедневной жизни не так-то и просто, — сказало пламя. — У вас преобладающая цель — это вынужденная экономическая деятельность; у нас же экономической деятельности нет вовсе. Нам не нужно искать пищу, не говоря уж о том, чтобы производить ее, так как мы живем в постоянном потоке живительной энергии. Труднее всего было защищаться от беспрестанной бомбардировки.