Александр Михайловский - Проклятый мир Содома [СИ]

Ворота нашего городского дома раскрылись; бричка въехала во внутренний двор и остановилась. Следом во двор въехали конные амазонки-ренегатки и ворота стали закрываться. Старшая амазонка-ренегатка что-то встревожено сказала папе, но он в ответ лишь равнодушно махнул рукой – мол, так положено. Младшие амазонки в ответ потянули было из ножен мечи, но тут произошло то, что и должно было произойти. Это же надо было думаться угрожать оружием моему папе, когда здесь, помимо двух десятков латников его личной охраны, находилась еще и уже несколько раз ротировавшаяся охрана нашей торгмиссии из двух десятков прекрасно обученных серегинских амазонок, «волчиц» и боевых лилиток, вооруженных не только палашами, кинжалами и арбалетами, но и огнестрельным оружием. Амазонки и лилитки – самозарядными винтовками, а «волчицы» – пистолетами-пулеметами.

Но все обошлось без стрельбы. Командовавший охраной Змей громко свистнул (очевидно, папа согласовал с ним этот спектакль заранее) и бричку окружили до зубов вооруженные воительницы настолько угрожающего вида, что амазонки-ренегатки тут же предпочли выпустить из рук рукояти своих мечей, после чего, покорно спустившись с лошадей, со вздохами начали разоблачаться донага; при этом вместе с тряпками на мостовую то и дело брякалось какое-нибудь смертоубийственное железо. Их атаманша смотрела на это безобразие, закусив губу и побледнев лицом, ровно до тех пор, пока папа не сказал ей ехидным тоном:

– А тебе, Мара, что, особое приглашение требуется? Вылезай и присоединяйся к своим подружкам, да давай поскорее, а то время дорого, а ты и так отняла его у меня предостаточно.

– За что, Густав? – хрипло спросила атаманша, расстегивая пояс с роскошной чуть искривленной саблей. – Ведь мы же с тобой дружили…

– Вы, стервы, ни с кем не дружите, вы только используете тех, кто вам нужен, – устало сказал папа, указывая на худого небритого человека, с которым в этот момент как раз начал о чем-то беседовать Змей. – Зря ты, Мара, попыталась продать в рабство этого человека. Ты не могла предположить, что он друг одного моего большого друга, и тот наверняка захочет узнать, откуда он тут взялся и как попал в твои руки.

– Мы поймали его в степи, когда он брел куда-то без цели и направления, – извиваясь, выкрикнула уже полностью обнаженная атаманша Мара, когда массивная боевая лилитка принялась стягивать ей за спиной руки в локтях.

– Это ложь! – твердо произнес папа, – сразу после приезда твои девки нажрались в таверне и по пьяному делу болтали, что знают место, где таких чужаков еще очень и очень много, и что, мол, они там все такие голодные, что их просто шатает ветром. Так что, Мара, врать тоже надо уметь, у тебя пока получается плохо. Попробуй еще раз.

Та ничего не ответила и папа, постукивая стеком об сапог, равнодушно наблюдал, как домашние слуги, обряженные в крепкие кожаные перчатки, стригли всех пятерых амазонок наголо, а потом заставляли их приседать. Делалось это потому, что и в волосах, и в отверстиях тела может быть спрятано множество разной колюще-режущей, зачастую отравленной, дряни. Когда очередь быть обстриженной и проверенной дошла до атаманши Мары, та еще раз попробовала воззвать к старой дружбе между тевтонами и ренегатками, но это не помогло – и на свет явился округлый футляр с отравленными иглами, который брочили в общую кучу.

– Густав, что ты хочешь со мной сделать? – истерично воскликнула бывшая атаманша Мара, пытаясь обернуться, чтобы найти взглядом моего папу, – неужели ты перережешь мне глотку как животному или бросишь диким зверям?

– Ничуть, – спокойно ответил папа, – я просто передам тебя этим людям, но передам в максимально безопасном состоянии, чтобы ты не смогла там никому повредить, а уж они выведают у тебя все, что им надо…

В этот момент Змей закончил беседовать с худым незнакомцем и сделал папе знак из большого и указательного пальцев, сложенных колечком.

– Вот видишь, Мара, – сказал мой папа, – мои догадки оказались правильными, и этот человек действительно друг моего большого друга. Так что я тебе теперь не завидую. Где-то здесь поблизости должна быть моя дочь, которая доставит тебя с подружками и этим несчастным туда, откуда ты никогда не сумеешь сбежать. Уж это я тебе гарантирую.

Поняв, что дальше оставаться незамеченной просто бессмысленно, я выглянула из окна, у которого стояла, перегнулась через подоконник и, прикидываясь дурочкой, громко спросила:

– Здравствуй, папа, а кого это я должна доставить и куда?

Тогда же и там же:

танкист старший лейтенант советской армии Василий Соколов.

Все произошло почти как в анекдоте: «Сокол ты, Орлов! Да нет, тащ полковник, я не Орлов, я Соколов. Тогда ты орел, Соколов!» – влип я как кур в ощип. Но давайте расскажу по порядку.

Утро восьмого ноября одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года запомнится мне на всю жизнь. Рано утром наш гвардейский танковый полк подняли по тревоге, и огласили приказ – срочный вывод в Союз. Вроде наш Горбачев договорился и их Бушем и началась всяческая разрядка, мир, дружба, жвачка. Ох, и материли мы командование и самого Михал Сергеича. Ведь нельзя же так внезапно, ни с того ни с сего – я, например, как недавно произведенный командир танкового взвода, и не заработал, считай, еще ничего в этой Германии; те, что служили тут подольше, отправляли в Союз контейнеры с мебелями да хрусталями, а у меня, холостого да бездетного, за полгода до того переведенного из Союза, почитай что ничего пока и не было. Так, магнитофончик «Акай», мечта босоногого детства. Особо злились семейные офицеры и прапора, которым предстояло бросить родных и близких, а также все, что нажито непосильным трудом – и убывать с полком неизвестно куда и неизвестно зачем. Тем более что настроения у немцев за забором части становились все более возбужденными – им хотелось свободы, демократии, капитализма и счастья в единой Германии. Нападений на часовых еще не случалось, а вот пикеты с плакатами типа «русские, убирайтесь вон!» перед воротами части уже стояли.

Как сказал нам замполит полка майор Бобриков:

– Капитализм они на свою голову получат, а вот все остальное – фиг!

Но приказ есть приказ, да и времени на сборы было дано очень мало, всего-то от подъема до восьми вечера. И вообще, происходящее своим бардаком и идиотизмом больше напоминала паническое бегство, чем вывод войск. Неизвестен был даже конечный пункт назначения, куда выводится наша дивизия, а не то, что есть ли там казарменный фонд и вообще снабжение. Спасибо нашем зампотылу и подчиненному ему начпроду – за то, что за эти четырнадцать часов они выгребли и распихали в свободные уголки на машинах все подотчетное им вещевое имущество. Мордастые, как кабаны, «воины» с продсклада, возможно, впервые в жизни в поте лица таскали и грузили в машины мешки с крупами, коробки с макаронами и немецким эрзац-маслом, ящики с рыбными консервами.