Михаил Чулаки - Книга радости — книга печали [Сборник]

Противный сон. Костя проснулся, умылся, а противное смутное чувство не оставляло. И все слышалось: «Меня же не может быть!» Он каждое утро имел привычку начинать с полета — это вместо зарядки, а сегодня вылетел раньше и летал особенно резко, словно надеясь таким образом острее почувствовать реальность своего бытия: то и дело падал вниз соколом, круто набирал высоту. Встречный поток воздуха распирал грудь, мышцы спины приятно побаливали от усталости. Ближнее озеро, похожее на виденное во сне зеркало, только наполненное живой водой, голубело и сверкало под утренним небом. Костя нарочно проносился над ним — низко, над самой поверхностью, так что видел в воде больших темных рыб. Одну, поднявшуюся к самой поверхности, он схватил, опустив руки по локти в воду, вырвал вверх, в воздух; рыба с силой извернулась, выскользнула и упала обратно в родную воду. Костя засмеялся, радуясь скорости, радуясь прохладе озерной воды на руках, радуясь своей тени, несущейся по серебристой голубизне, и закричал:

— Я живу! Я живу! Я живу!

Ну вот, сегодня уже ничто не мешало Косте слетать к Нине и ее ребятишкам. Детдом, где Нина работала, а малыши жили, назывался «Козлики». Скорее всего он так официально не назывался — посмотреть вывеску у главного входа, чтобы проверить, Костя ни разу не удосужился — возможно, он вообще не имел никакого названия, а значился просто как детдом номер такой-то, но все в округе называли его «Козлики». Находились «Козлики» всего километрах в тридцати — четверть часа хорошего лету, но за множеством дел (хотя, если беспристрастно разобраться, никаких особенно важных дел и нет, но все время занят) Костя бывал там раз в месяц, не чаще, хотя каждый раз после очередного посещения давал себе слово прилетать если не ежедневно, то уж через день обязательно.

«Козлики» расположены хорошо: на холме среди соснового леса, сквозь который просвечивают желтые пятна песчаных откосов. Свое озеро под самым холмом. Дом в форме буквы П, только ножки у П короткие, а перекладина длинная. В перекладине спальни и классы, в одной ножке спортивный зал, а в другой — актовый. И еще красивые оранжевые пятна площадок: посыпаны кирпичной мукой.

Костя не торопился снижаться, сделал несколько кругов — так ему нравились здешние места. Теплом и здоровьем дышали сосновые леса на песчаных холмах, озеро в песчаной чаше казались прозрачным — оптический обман, на самом деле вода в нем, как и во всех озерах в округе, на просвет бурая, «торфяная», как здесь говорят. Наверное, иллюзию прозрачности создают белью песчаные пляжи. На озере и на площадках никого не было видно: как раз заканчивался тихий час. Костя сделал еще круг и опустился на оранжевую волейбольную площадку. Из кухонного окна выглянула старуха, бабка Люся.

— А-а, летун! Давно не видали.

Бабка Люся почему-то не воспринимала Костю всерьез, но это ему даже нравилось: по контрасту со всеобщим восхищением.

— Занят был, баба Люся. Дела.

— А-а, какие у тебя дела. Такой божий дар, а толку никакого. Тебе бы устроиться при хорошем соборе.

Бабка Люся была верующей, но проявлялось это только в неназойливой ворчливости. За ангела она Костю решительно не считала — в противоположность многим своим истеричным коллегам, и лишь слегка сожалела о непутевой безбожной жизни.

— А какой с меня должен быть толк, баба Люся?

— Какой-какой! Сам бы должен догадаться. Добрые дела бы творил.

— Какие же я могу добрые дела? Посылку принести на крыльях? Почта сделает не хуже. Мне бы хоть пятьдесят лет назад жить, когда еще не изобрели вертолеты.

— Чего тебе говорить. Если сердце не подскажет, то не объяснить.

Бабка Люся захлопнула окно, а Костя с заднего хода вошел в дом. Там внизу под лестницей были навалены сломанные стулья, парты, гимнастический конь с торчащей сквозь обивку начинкой — так что нужно было пробираться осторожно, беречь крылья. Зато сразу через площадку начинался коридор, где спальни младших возрастов.

Без стука вошел он — как свой человек — к девочкам первого класса.

— Костя пришел! Урра!

Это Валька Гостюжева, как всегда, заметила первой. Она такая маленькая, быстрая, решительная, что ее невозможно называть Валечкой — только Валькой, но вполне одобрительно, даже с оттенком восхищения: «Ну, Валька! Ну дает!»

Навстречу Косте раздался обычный восторженный визг, но к визгу неожиданно примешался и собачий лай. Это еще кто?!

— Привет, де́вицы! Кто это у вас?

Де́вицы уже скакали по кроватям навстречу, все в развевающихся белых рубашках, и только Валька в тренировочном костюмчике. А по проходу между кроватями скакал здоровый мохнатый пес, что-то вроде кавказской овчарки. Или просто шикарная большая дворняга — какая разница?

— Это Кубарик! Он теперь наш общий и мой в отдельности! — закричала Света Витебская и схватила пса за хвост.

Кубарик ничуть не запротестовал, он тащил Свету на хвосте, как катер воднолыжницу, а та скользила за ним по линолеуму. Пес доскакал до Кости, уперся ему лапами в грудь и облизал лицо. Костя запустил ему пальцы в мохнатую шерсть.

— Ну, шикарный! Откуда взяли?

— Он сам пришел в первый раз. Я его накормила, и он снова пришел. Раз он снова, значит, уже наш, ведь правда? Мы его взяли. Все девочки голосовали, чтобы взять, и Ольга Михайловна разрешила, только сказала, чтобы вымыли. Фартушнайка все равно ругается, но она же не может, раз Ольга Михайловна разрешила, да? Мы его вымыли, а потом сушили в котельной. Дядя Толик ушел, а мы сушили без него, потому что у него никогда не знаешь, что скажет!

Все это Света выпалила одним духом.

Да Косте и не надо было ничего растолковывать, он же свой, он всех знает: Ольга Михайловна — директриса «Козликов», дядя Толик — не только работает в котельной, но и олицетворяет мужские руки, необходимые во всяком доме, что бы ни требовалось починить — зовут его, ну а Фартушнайка — старшая воспитательница. Это ее настоящая фамилия, ну а с такой фамилией не нужно никакого прозвища, все только так ее и зовут.

Тут, легка на помине, Фартушнайка и появилась.

— Опять шум?! Я же сказала, чтобы этот ваш не лаял! Предупреждала… А-а, это вы, Костя. Здравствуйте, здравствуйте.

Костю она, конечно, очень уважала, как всемирно известную личность, ведь дружбой с Костей детдом так гордится, столько раз из-за Кости сюда и телевидение приезжало. Да, уважала, но, почти не показывая внешне, и досадовала на знаменитого шефа, если тот не совсем слушался ее советов, «легкомысленно употреблял свое огромное влияние на детей». Вот и сейчас…

— Рада вас видеть. Вот полюбуйтесь, что у нас делается! Как Ольга Михайловна допускает — не понимаю. Я старый педагог, и у меня не укладывается в голове. Ведь категорически запрещено в детском учреждении!