Михаил Чулаки - Книга радости — книга печали [Сборник]

— Хороший пес, — сказал Костя. — Смотрите, какой симпатяга!

Кубарик под взглядом Фартушнайки пятился, пятился и наконец уполз к Свете под кровать.

— А если на нем зараза? Знаете, какие бывают заразы от собак! Само бешенство! Про гельминтов я не говорю, гельминты у него есть наверняка. Вы понимаете, о чем я?

Она считала непедагогичным оказать при детях «глисты».

— Все равно Ольга Михайловна разрешила, — упрямо сказала Света.

— Вот видите, из-за собаки начались дерзости. А была такая послушная девочка.

— Зачем же обижать хорошего пса? — оказал Костя.

— Эх, Костя, вы еще не все понимаете в педагогике. И в санитарии и гигиене тоже. Ну, мы с вами на эти темы поговорим отдельно, не при детях.

И Фартушнайка величественно удалилась.

— Видишь, Костя, какая она, — сказала Света. — Я так боюсь! И Кубарик ее боится.

Кубарик выглядывал из-под кровати. Убедившись, что гонительница его действительно ушла, пес вылез. Смотрел он весьма сконфуженно.

— Ну, раз Ольга Михайловна разрешила, — бодро сказал Костя. — Ведь Ольга Михайловна главнее.

— Зато эта настырнее, — сказала Валька.

— Костя, а катать нас будешь? — робко и с надеждой спросила Лилечка Воробьева.

Костя катал не всегда, потому что если катать — так всех, всех малышей то есть, а их тут девятнадцать девчонок, да в соседней спальне мальчишек семнадцать — часа на три занятие. Так что Костя иногда торопился и не мог. Или катал только тех, у кого недавно был день рождения.

— Буду.

— Всех?!

— Всех.

— Урра!

И Фартушнайка была немедленно забыта. Кстати, и катания эти Фартушнайка пыталась в свое время запретить — просто так, во избежание, да разрешила Ольга Михайловна.

Наконец-то вошла Нина! Она шла к своим малышам с радостной вестью, что можно одеваться, но не успела объявить, запнулась.

— Ой, Костя! Здравствуй.

— Здравствуй, Нина.

Нина только что закончила дошкольное училище, но ее взяли в «Козлики» воспитательницей в первый класс: и потому, что она чем-то понравилась Ольге Михайловне, и потому, что «Козлики» считались в областном подчинении и работа в них не давала ленинградской прописки, так что желающих идти сюда не так уж много. Все это Нина сама объяснила однажды Косте; он, по своему положению, в житейских проблемах ничего не понимал, но когда что-то узнавал случайно о реальной жизни, очень такими знаниями гордился и щеголял ими при малейшем поводе.

Только вчера, нет, уже позавчера, Косте впервые пришла мысль, что можно покатать Нину так же, как он катал сестру — нет, не так, как сестру! — и, наверное, от этой мысли он сейчас особенно посмотрел на нее, как не смотрел раньше. И она покраснела под его взглядом, хотя до сих пор никогда не краснела. И спросила как-то принужденно, точно пытаясь скрыть настоящие свои мысли:

— До чего договорились с моими?

— Буду катать.

— Тогда нужно одевать потеплее! Как там наверху?

— Нормально. Ветер слабый.

— Все равно. Слышите, девочки? Кто хочет кататься с Костей, все одевайте рейтузы и свитеры!

— Все хотят! Мы все, Нина Давыдовна!

— Вот все и одевайте, а я проверю.

С каждым малышом Костя делал крут над домом и озером. Все шло нормально: Нина проверяла наличие рейтузов и свитеров, Кубарик лаял при каждом взлете и посадке, пассажиры-мальчики молчали или выкрикивали что-нибудь бодрое, девочки визжали. Старшие стояли в стороне и смотрели на катание. Им не раз объясняли, и теперь они уже понимали сами, что они тяжелые, потому катать их всех у Кости не хватит сил, а выбрать одного-двух счастливцев — несправедливо. Они понимали, они старались гордиться тем, что они уже почти взрослые — и отчаянно завидовали малышам. Не начинались никакие игры, никого было не заманить даже купанием — стояли и смотрели, стояли и смотрели, и так будут стоять, пока не кончится катание. Малышам завидовали, а завидовал ли кто-нибудь Косте? Вряд ли. Костя был таким особенным, что завидовать ему, воображать себя на его месте казалось совершенно бессмысленным: все равно что огорчаться, что не родился Пушкиным. Если какой-нибудь безнадежный мечтатель и пытался вообразить себя таким, как Костя, он никому в этом не признавался. Но стоять и смотреть они могли без конца.

Вот и я — ничего бы так не хотел в жизни, как быть таким, как Костя. Но открыться же невозможно никому, даже самому близкому. Остается молча мечтать…

Все шло нормально, пока очередь не дошла до Светы Витебской. Кубарик встал между нею и Костей и зарычал.

— Ну чего ты, приятель? — спросил Костя.

Кубарик рычал.

— Я сейчас полетаю и вернусь, — оказала Света Кубарику и обняла его.

Тот лизнул Свету, но когда Костя сделал к ней шаг, вырвался и снова зарычал на опасного крылатого незнакомца.

— Я не буду летать, — почти плача сказала Света. — Он же не со зла. Он меня охраняет. Пусть другие.

— Давай, Светочка, я его пока подержу, — сказала Нина.

— Не удержите, Нина Давыдовна. Когда он за меня, его не удержишь. Ну и пусть не полетаю, зато он со мной.

Костя посмотрел с уважением на обоих — и на Свету, и на Кубарика.

А среди взрослых ребят эта сцена вызвала оживление: кто-то засмеялся, кто-то свистнул, кто-то крикнул:

— На цепь его и в будку!

— Или камень на шею и в воду!

Костя не ожидал. Он привык думать, что все ребята милые и добрые — и здесь, в «Козликах», и вообще. Некоторые потом портятся во взрослом возрасте, это Костя знал: ведь существуют хулиганы и даже преступники, но то во взрослом, а дети все добрые… Он удивленно и беспомощно посмотрел на толпу старших ребят. Там уже шикнули на крикунов, и снова во всех глазах он видел восторженное ожидание полетов. Но ведь кто-то кричал… Костя вздохнул и взял следующего малыша.

Сверху особенно было наглядно, как отдельно от всех сидит Света — обняла Кубарика и сидит. Косте казалось, она с тоской смотрит на каждый новый полет — да так и было, наверное.

И вот Костя приземлился с последним из малышей, с Витей Кутергиным, который примечателен тем, что у него две макушки. Костя нарочно опустился совсем рядом с Ниной, чтобы приглашение прозвучало непринужденно, как бы сказанное между прочим:

— А теперь, Нина, давай тебя.

— Ну что ты! Нельзя.

— Почему?

— Ну вообще. Фартушнайка увидит.

— А что такого? Пусть видит.

— Нет, нельзя. Наверное, не полагается воспитательнице.

— Почему? Должна же ты знать, что чувствуют твои воспитанники.

— И не одета я совсем.

— Наверху тепло.

— Надо в брюках, а то неудобно.

— Ерунда все! Ребята, скажите Нине Давыдовне, чтобы она полетела!

Ребята постарались на совесть:

— Летите, Нина Давыдовна! Здорово там! Сегодня тепло! Сверху озеро как груша! И Городок видно!