Валерий Бочков - Брат мой Каин

Зинка выплюнула соломинку. Паровоз тихо ворчал, он стоял под парами. Локомотив мог рвануть в любой момент. Главный прожектор бил в глаза, слепил, темень вокруг казалась непроглядной. В черноте Зинке мерещилось зловещее шевеление – там не то что полк латышей можно спрятать, всю адскую рать.

– Ну и что будем делать? – хмуро спросила она.

– Расстанемся друзьями.

Зинка хмыкнула, вытерла пальцами красивый красный рот. Бонч-Бруевич вежливо улыбнулся.

– А в качестве символического жеста, так сказать, наших добрых намерений… – Он нагнулся, щелкнул замком портфеля. – Вот, пожалуйте.

Он протянул Зинке небольшой лакированный ларец.

– Шоколадки? – насмешливо спросила Зинка, поддевая ногтем медную застежку.

– Увы-увы… Не шоколадки – вы ж знаете, с продуктами худо… Всего лишь скромный камушек на память о нашей ночной встрече. Бриллиант «Султан лунного света». Был подарен турецким пашой императрице Екатерине Великой.

В ларце, на черном бархате, моргая радужными искрами, божественно сиял драгоценный камень размером с грецкий орех.

Анархисты пропустили литерный на Москву. В полдень одиннадцатого марта поезд с правительством большевиков уже въезжал под дебаркадер Николаевского вокзала новой столицы России. Снова Ленину удалось облапошить судьбу, снова, и в который раз, дубина подслеповатого русского бога ударила мимо. Бонч-Бруевич врал про полк, поезд охраняли всего две роты латышей. Исход боя был предсказуем, у большевиков не было ни единого шанса уцелеть. Зинка Мухина без особых усилий могла бы повернуть вспять историю России, историю Европы. Радикально изменить историю всего человечества. Ты только вообрази – не было бы никакого Советского Союза, ни ГУЛАГа, ни генералиссимуса Сталина. Ни Коминтерна, ни Варшавского блока. Ни Третьего рейха, ни Второй мировой войны. Скорее всего, не появился бы и Гитлер, вернее, жил бы где-нибудь в Вене посредственный художник-акварелист по имени Адольф, разумеется антисемит и демагог, азартный спорщик, поклонник Вагнера и доморощенный оратор, аудитория которого ограничивалась бы кухней да пивнушкой на углу.

Ленин не забыл ночного происшествия, не простил унижения. Вождь пролетариата вообще отличался патологической мстительностью. Спустя полтора года Мухину удалось схватить в Севастополе, ее обвинили в расправах над мирным населением Ростова и Мелитополя и по решению военно-полевого суда приговорили к смертной казни через повешение.

Той ночью на станции Малая Вишера Ленин опять был на волосок от смерти. И опять, в который раз, уцелел.

Что это, везенье? Немыслимый фарт? Колдовские чары?

Я пытаюсь понять, я уже сломала голову: какая сатанинская сила, что за чертова ворожба охраняла этого человека? Злого и хитрого, лживого и беспринципного политика весьма среднего калибра. Какой дьявольский сбой случился в механизме вселенной в семнадцатом году, когда вопреки всякой логике, всем кармическим законам, любому из принципов божественной справедливости на трон величайшей империи взобрался этот малопривлекательный авантюрист с повадками уголовника?

Случайность – говоришь ты? – хорошо, пусть так.

Но ведь и потом, все последующие годы Гражданской войны, этот хваткий бес балансировал на краю пропасти, в которую, по всем законам логики и простого здравого смысла, он должен был неминуемо сорваться. Рухнуть, разбиться, покрыться сонной пылью, стать строчкой слепого петита в комментариях к скучной исторической статье. Да, был, мол, такой Ульянов (Ленин), второстепенный политический деятель, коммунист, лидер небольшой партийной фракции, в 1917 году в результате мятежа временно захватил власть в Петрограде, однако отсутствие экономической программы и неспособность управления страной привели к массовым забастовкам в столице и других городах. Коллапс промышленности и сельского хозяйства, а также угроза немецкой оккупации на северо-западе и наступление Белой гвардии на юге России вынудили Ульянова эмигрировать. Последующие попытки влиять на политическую ситуацию в Российской империи успеха не имели. За границей издавал газету «Большевик», написал автобиографический роман «Красный царь», который был экранизирован дважды, в Германии и США. Умер в 1945 году в Женеве (Швейцария). Именно так и должно было все произойти. Именно так…

Кто ты – русский бог?

Чем мы тебе не угодили? За что ты так нас ненавидишь? Чему ты хочешь научить нас? Да и бог ли ты?

Сакральный каннибализм стал нашей сутью. Прильни к окуляру микроскопа – видишь? Ненависть. Эту ядовитую науку мы постигли до самого донышка. Конечно, при условии, что у нашей ненависти есть дно – вглядываясь в свою сумрачную душу, мне иногда кажется, что она бездонна. Мы возвели ненависть в разряд изящных искусств, наше искусство ненавидеть утонченно и многогранно – порой оно изящнее классического балета, мелодичнее этюда Прокофьева, живописнее и ярче полотна Кандинского. Препарируя свои чувства, я неизбежно натыкаюсь на фиолетовую жилистость ненависти – она везде! В гадливой жалости к убогому, в завистливой нежности к другу, даже в любви, в бескорыстной любви! – и тут я натыкаюсь на эту мерзость. Мы яростно ненавидим врагов – ненавидим жарко, тут нашу ярость выдрессировали вскипать моментально по команде «фас»! – не думая и не задавая вопросов. Мы желчно ненавидим соседей – за шум, за богатство, за пьянство или за излишнюю трезвость, за распутство или за целомудрие; мы гневно ненавидим людей незнакомых за их вид, запах, говор, цвет волос и форму носа. Не лучше дела обстоят с родственниками – тут нам вообще не угодить! Мы тайно ненавидим своих детей, жеманно подмазывая фиолетовое чувство чем-то розовым, вроде родительской заботы или эфемерных принципов фальшивой добродетели. Если дети успешней нас, мы им завидуем. Если неудачники – тихо презираем.

Даже себя мы не можем любить по-человечески. Себя мы тоже тайно ненавидим. И это чувство – самое глубинное, самое замысловатое из всех. Сядь, закрой глаза, взгляни внутрь себя – в эту лиловую гробовую темень. Память твоей крови сохранила целое тысячелетие, разложила ветхие века, как картинки в семейном альбоме. Увы, до идиллии тут далеко – боже, какие зверские лица, какие дикие! Смотри! Я знаю, страшно. Я знаю, инфернальный Данте покажется тебе добрым сказочником. Кровь, смерть, грязь. Князья и холопы, цари и цареубийцы. Пробитые черепа, дубины с присохшими волосами. Ржавая кровь на топорах, пеньковые петли, проворной рукой смазанные салом. Предательство и ложь. Младенцы сосут ненависть с материнским молоком. Они не знают, что их мать – волчица. Они научатся убивать, освоят нехитрое ремесло людоедства, они будут делать это не думая. Убивать по команде, умирать не задумываясь. Ради чего, спросишь ты, за что? Да какая разница – за веру, царя и отечество, например. Или во имя торжества коммунизма. Или за родину, за Сталина. Исполняя интернациональный долг или очищая землю от фашизма. Убивать неведомых диких мусульман в далеких горах. Или родных братьев во Христе где-нибудь под Донецком. Вспарывать животы недавним друзьям, жечь дома вчерашних соседей. Идти в штыковую атаку, рвать зубами плоть, выдавливать пальцами глаза. Безумие – возмутишься ты. Да, именно безумие. Поэтому смотри! Особенно приглядись к последнему столетию – это квинтэссенция твоего генетического кода, это формула твоей крови. Это формула моей крови.