Борис Прохоров - Костер для сверчка

— Существование бога — вымысел. Где тут реальность?

— Сочинив божество, живя по законам, якобы предписанным Верховным существом, общество рано или поздно материализует то, что некогда было только выдумкой.

— Философически мыслящий псих — вот кто ты.

Дама-олёнь выгнулась и зевнула. Твердые соски ее грудей сместились вослед изгибу тела. Даже в призрачном салонном свете они явственно бросались в глаза, будоража его чувства. Она выпрямилась; махнула рукой:

— Вольному. — воля, прощенному — рай.

Ехали недолго. Вскоре свет фар уткнулся в сплошную зелень...

Укромная поляна позволяла, наконец-то, отоспаться. Без риска быть замеченными раньше утра. С минуту дама-олень возилась, откидывая сиденья, доставая из багажника тонкое подобие одеяла. Пошуршала тканью. Тихо щелкнула чем-то, следом ее сонный голос спросил: «Бродяга, не хотите отдохнуть?»

Ростислав сунулся внутрь машины. Пахнущая кремом и духами ладонь толкнула его в лоб.

— Порядочные господа не лезут в брюках на пост ель. — катился по салону задорный смех.

Потоптавшись, он разделся; затем неловко забрался в теплый салон. Поискал место, чтобы лечь.

Свободное место имелось, но угораздило же его попасть руками на занятое.

Захватило дух: пальцы коснулись обнаженного живота попутчицы.

Ростислав дернулся назад, стоя коленками на упругом сиденье. Качнулся... Сверзился лицом вниз... Уткнулся лицом в ароматную теплую кожу. Забарахтался, будучи не в состоянии подняться, путаясь в каких-то тряпках, — то и дело касаясь груди, бедер и живота ошеломленной бурным натиском женщины.

— Так сразу?!.

— Простите... Я не хотел... Я нечаянно… О черт!

Последнее восклицание пришлось на наиболее пикантный момент — рука его угодила туда, куда ей вовсе не следовало попадать. К оправданию Пархомцева надо заметить, что указанному месту полагалось быть прикрытым хоть бы полоской материи. Даже в ночное время. Однако об этом он подумать не успел. Пылал от смущения.

— Ничего, ничего. Располагайся. — Она опять прыснула. Сдвинулась вбок, высвобождая место подле себя

Он лег, и затих.

— Секундочку... — Теперь она налегла на Ростислава горячим телом. Мягко стукнуло, войдя в верхний паз, оконное стекло. Наполненное ароматами парфюмерии и косметики пространство отсеклось от большого мира...

Он честно старался оставаться благородным до конца. Кто из них был более неосторожным? «Игнат не виноват и Авгинья невинна. Виновата хата, что пустила на ночь Игната.»

— Уф, отпустило!

Послышался его вздох.

— Сударь чем-то недоволен?

У него щемило внутри. Ладонь женщины легла на лицо. Тонкие пальцы зажали нос. Он высвободился:

— Тебя не мучает связь с незнакомым человеком?

— Проще говоря, ты сомневаешься в моей репутации? Тебя интересует — не являюсь ли я женщиной легкого поведения? Вот признательность!

Помолчали. Затем дама-олень добила раненую совесть пылкого партнера:

— Стыдно ли мне? Нет, нет, нет! Является ли ваша милость первой для меня? Опять трижды нет. И снова мне не стыдно. Я тебе нравлюсь. Ты мне интересен. Чего ж еще? Надеюсь, тебе было приятно?

— Ну и самомнение, — он попытался обратить разговор в шутку. Она проявила настойчивость:

— Отвечай!

— Ну... конечно.

— Не так... Повторяй за мной: «Мне было дьявольски приятно!»

Нелепое озлобление прошло. Внезапно он испытал нежность к этой... даме. Называть ее иначе, даже про себя, Пархомцев не мог.

— Может это и нехорошо... Лучше позже, чем никогда. Мне до сих пор неизвестно ваше... твое имя...

— «Что тебе в имени моем.»

Ужас стиснул его сердце.

— Как?.. Как?!

— Разве ты не слышал это прежде?

«Слышал. Но когда? Но где? Почему сказанная ею фраза пугает меня?... Она, правда, красива. Изумительно красива... Эти экстравагантные черты лица... А какие у нее стройные, красивые ноги! Ноги? О чем это я?!

— Я... я должно быть влюбился в тебя.

Гибкое, светлое на фоне ночного мрака, тело развернулось к нему. Шепот ее сделался хриплым:

— Псих... как правило, такое говорят «до». Ты первый, кто сказал «после». Я оценила. Я даже верю. Но как же?..

— Молчи!— Он зажал уши. — Послушай, не надо...

— Ростислав, у тебя было прозвище?

— О чем ты?

— Ничего. Просто вспомнилось. Например: — «Московский жулик». Ты знал такого человека?

— He-а. Он уехал, когда я был еще маленьким.

— Кем он был?

— Да ну его!

Ответил все-таки:

— Коновалом… кажется. По-теперешнему — ветеринаром. Зачем тебе эта старина?

— Та-а-ак, — пропела женщина. — Зашло в голову...

Мягкие руки притянули Ростислава, прижали к груди. Они забылись.

Светящееся тело эллипсоидной формы пронеслось над трактом со стороны далекого города. Оно взмывало вверх; круто пикировало к земле. Временами «летающая тарелка» поднималась так высоко, что терялась тусклой точкой среди мириадов брызг разлитого по небу «звездного молока». Но проходили мгновения, и сплющенная неимоверной скоростью голубовато-белая чечевица ныряла в гущу деревьев. Где неспешно проплывала меж стволов, часто меняя траекторию. Удивительным образом избегая столкновений со всем, что плотнее воздуха. Происходящее походило на затейливую игру невиданной доселе медузы, избравшей средой обитания атмосферу.

В очередной раз приблизившись к земле, «летающая тарелка» затрепетала. Накренилась... Выправилась... Осела к самой траве... Подпрыгнула раз-другой... И помчалась рывками к цели. Ее рыскающие движения становились целеустремленными. Пока не перешли в финишную прямую.

Разреженная плоть достигла лакированной стенки автомобильного салона. Распустив веер голубоватых искр. Тут же растаявших. И проникла внутрь машины. Струя светящегося тумана пролилась на спящего мужчину. Залила обнаженное тело. Уплотнилась. Собралась в кокон. Вскоре кокон трансформировался в мениск с закругленным ребром. Опалесцирующий мениск пару секунд колыхался на теплой человеческой груди, А затем снялся с насиженного места, и вылетел через лобовое стекло...

Измотанная злоключениями предшествующих суток очаровательная попутчица Ростислава вздохнула во сне, плотнее прильнула к лежащему рядом с ней мужчине. В остаточном свете «летающей тарелки» кожа дамы-оленя приобрела нежно-сиреневый оттенок...

Внезапно женщина вздрогнула. Подобралась. Ей привиделось ослепительное сияние фар встречной машины. Идущей в лоб автомобилю, за рулем которого сидела она сама. Напрягшиеся руки крутанули «баранку». Огненные фары рванулись влево. Дама-олень довернула руль, раскрутила его в обратном направлении — дорога впереди была свободной.

...Играли без азарта. Шлепали старыми и пухлыми, как утопленники, картами по исструганной, но до гладкости вышарканной рукавами столешнице. Натужено разгоняли сонливость, да осевшую в глубинах тела немоту.