Райан Гродин - Волк за волком

— Каково было на ферме Влада? — спросила она, потому что хотела восполнить то время, что они потеряли. Она хотела понять его перемену. Изучить и решить, как уравнение в математике.

— Тяжело. Но зато теперь я накачан, — он согнул руку в локтевом суставе и показал мышцы, улыбаясь. Оба движения казались пустыми, они были лишь эхом тех звуков, только что исходивших из коридора.

— Что случилось?

Яэль не спрашивала о ферме, и Аарон-Клаус прекрасно это понимал.

— Обратно я ехал на поезде. Там были журналы и кофе. Удобные мягкие кресла. Женщина, сидевшая напротив, флиртовала со мной. — Он на секунду остановился. — А потом, в окне, на соседних путях я увидел вагон. Я видел их сквозь щели в двери. Пальцы. Глаза. Видел всего несколько, но в глубине души знал, что их там сотни. И везут их на верную погибель. Никто вокруг меня и глазом не повел. Женщина напротив все болтала и болтала о том, как же хорошо, что Фюрер решил не запрещать макияж.

Воспоминания о ее собственной поездке в страшном вагоне вновь нахлынули на девушку. Они окутали Яэль. Рвали изнутри на части. Здесь, под пивным баром, с новой одеждой и животом, набитым вкусной едой, было так легко забыть.

Так легко притворяться, что она обыкновенная.

Не особенная. Не помеченная. Но она не была.

Нет, была. Была.

Воспоминания, слова, цифры, монстр. Все это под одним рукавом. Впилось в кожу. Спряталось. Ее собственный левиафан. Такой огромный.

— Влад многому меня научил. Стрелять. Лгать. Убивать. Я думал, меня готовят к чему-то важному, — лицо Аарона-Клауса дернулось: злость и пот. Он теперь не лампа, а целый факел. Жаждет сжечь что-то дотла. — Но Рейниджер просто хочет использовать меня как посыльного.

— Это тоже важно, — Яэль посмотрела на карту и флажки, покрывающие ее, как прыщи лицо подростка. С каждым днем их становилось больше. В каждом уголке света. — Гестапо вскрывает письма. Прослушивает телефоны и телеграфы. Нам нужны люди, которые доставят информацию безопасным образом. Так, чтобы эта информация осталась секретной.

Телевизор в углу все гудел, извергая из себя нескончаемый поток пропаганды. Старая запись, которую Яэль видела много раз. Это была первая речь Фюрера после Великой Победы. Та, в которой он стоял перед «моими коллегами-победителями», воспевая «новую эру». Звук был приглушен, но каждое слово пробивалось сквозь дрожание усов.

Эти картинки мерцали на лице Аарона-Клауса черным и белым.

— Мы больше не можем бояться. Кто-то должен это сделать. Изменить все. Прикончить ублюдка.

Не в первый раз Яэль пожелала, чтобы богини Валькирии были настоящими. Чтобы одна из них ворвалась в окна Канцелярии и забрала Фюрера с собой. Выбрала одну последнюю смерть.

Яэль знала, что это случится до самого происшествия. Аарон-Клаус никогда ничего ей не говорил, но она все равно слышала, между словами и строками, что он произносил. Она видела это по его сжатым кулакам, разъяренным глазам, направленным на экран телевизора.

Когда Аарон-Клаус не явился к завтраку, Яэль знала, что он не просто проспал. Он не передавал секретные файлы связному в цветочном магазине на улице Лейпцигера. Он не был на задании за пределами Германии. Потому что тогда бы он попрощался.

Яэль сидела за карточным столом, сгорбившись над тетрадкой, и надеялась, что ошибается. Она пыталась отвлечься от мыслей об Аароне-Клаусе, пробираясь сквозь очередную пачку задачек и уравнений от Генрики. Рейхссендер мерцал в углу. Сегодня пропаганды не было. Сегодня был прямой эфир: Гитлер произносил речь перед старым Рейхстагом. Здание, которое он поджег, чтобы закрепить свою власть, стояло в тени новомодного купола Волкшалле.

— Коммунисты дцмали, что сломят нашу великую страну, поставят ее на колени. Более двадацати лет назад они подожгли это здание, сердце немецкого правительства. Но арийская раса победно восстала. Мы оставили руины старого Берлина позади, приняли монументальную пышность Германии…

Слова Фюрера всегда звучали одинаково, неважно о чем тот говорил. Голос всегда был наглым, бесстыдным и окутанным огнем. Предсказуемо гипнотическим.

Но вдруг послышался другой звук. Выстрел. Два. Три.

Яэль подняла голову. Он был там, Аарон-Клаус. Его лицо пылало, направленное на Фюрера. В руке было оружие.

Сквозь униформу Гитлера просочились темные пятна крови. Одно, два, три. Он истекал кровью, как и весь мир.

Колени Фюрера подогнулись. Тишина толпы пугала. А затем послышались острые, громкие крики. Аарон-Клаус застыл на месте. Не мог ни бежать, ни стрелять, ни разговаривать. Даже эссесовцы двигались медленно. Они наступали со всех сторон — было похоже на лепестки закрывающегося бутона цветка. Ближе, ближе. Рука Аарона-Клауса, в которой тот держал оружие, взметнулась к виску.

Никто не хочет умирать.

Но что тогда сказала медсестра? Иногда людям приходится умирать, чтобы сделать мир лучше. Кому-то надо это сделать.

Еще один выстрел. Такой тихий по сравнению с предыдущими. Но такой оглушающий.

Жертва. На благо народа.

Что-то горькое и сероватое заполнило полость ее рта. Графит. Она прокусила карандаш насквозь.

Яэль не могла его выплюнуть. Не могла двигаться, в то время как эссесовцы уносили вдаль два тело. Толпа вокруг них буквально рычала. Рычала. Рычала. Рычала. А потом звуки исчезли. Картинка исчезла.

Она так и смотрела на пустой экран, когда Генрика зашла в комнату. Женщина насупила брови.

— Что случилось? Он сломался?

Впервые за все время ее пребывания здесь Генрика выключила телевизор.

В тот день перед Рейхстагом была смерть (16 мая 1952 года). Но погиб не Фюрер. Три пули (хотя Рейх сообщил, что их было четыре, для пущего эффекта) + лучшие арийские врачи в Германии = спасенная жизнь.

Это не математика, но понять от этого было не легче. Голова Яэль плыла каждый раз, когда она пыталась об этом думать. Аарон-Клаус погиб, а мир так и не изменился.

Нет, это была не правда. Он изменился. Появились комендантские часы. Страх разоблачения (который раньше был лишь отдаленным), теперь накрыл их всех. Совершались аресты, сообщал Рейниджер. Большинство из них на публику, не имели никакого отношения к самому сопротивлению. Необходимые козлы отпущения, пожертвованные из-за потребности Фюрера отомстить.

Гестапо сфотографировало мертвое лицо Аарона-Клауса и расклеило по всему городу. Его показывали по Рейхссендеру и печатали в газетах.

Это было лишь делом времени, пока кто-то его узнает. А потом по следам они доберутся до штаб-квартиры. Поэтому члены сопротивления собрали вещи, уложив их в пустые бочки (коробки выглядели бы слишком подозрительно), и переехали под другой пивной бар. Генрика опустошила свой кабинет, укладывая кипы различным бумаг, папок и старых переводов. Она сняла со стены карту одним яростным движением. Флажки взлетели в воздух: А1, Л52, Р31… сотни приземлились на пол.