Свен Карстен - Землемер

— Доброе утро! Какие у вас милые дети!

— Дети? — переспрашивает учитель. — Какие дети?

— Ваши дети, — говорит Пауль, вежливо улыбаясь. — Ведь это же школа, не так ли?

— Ах, дети… — спохватывается учитель. — Да, дети. Конечно, — продолжает он, принимаясь яростно моргать, будто песок запорошил ему глаза. — Эти дети…

И вдруг он быстро и отчетливо произносит по-французски:

— Будьте особенно осторожны в присутствии невинных детей!

— Что, извините? — растерянно бормочет Пауль. К счастью, он говорит это по-немецки, хотя тот самый рычажок в его голове едва-едва не соскочил.

— Вы ведь француз, не так ли? У вас французский прононс. Не притворяйтесь, вы все отлично поняли! Вы шпион, признавайтесь. Можете меня не бояться, я вас не выдам! Ну же, говорите!..

— Я… — начинает Пауль, почти сломленный этим напором, но тут же спохватывается. — Какого черта!.. Вы с ума сошли! Кто дал вам право меня оскорблять?! Почему я непременно должен быть французом?!..

— Тогда, кто вы? Лорд Нельсон? — учитель вытягивает вперед худую руку и буквально упирается Паулю в грудь костлявым пальцем. Пауль отступает на шаг. — Вы ведь не здешний, я всех тут знаю! Это закрытая зона. Кто вы такой?!

— Меня зовут Людвиг Штайн, я новый графский геодезист. И я только вчера приехал, — говорит Пауль со всем возможным достоинством.

Учитель разом теряет весь свой апломб.

— Геодезист? — бормочет он, пряча взгляд. — Вот как? Штайн? Очень приятно.

— Не могу сказать того же, — холодно говорит Пауль и собирается идти дальше.

— Вынужден перед вами извиниться, господин Штайн. Мое имя Леопольд Зоммерфельд, — подавлено говорит учитель, протягивая руку. Ему и в самом деле неловко, это видно. Однако, Пауль, напуганный произошедшим, не собирается его прощать.

— Возвращайтесь к вашим молодым дарованиям, господин учитель, — говорит Пауль, глядя на окна школы и на детей, корчащих ему за стеклами обезьяньи рожи. — Если не ошибаюсь, они уже подожгли вашу кафедру.

Учитель, в растерянности, оборачивается, замечает своих гримасничающих подопечных и, спотыкаясь, устремляется к входной двери. Дети мгновенно исчезают из окон, слышен стук крышек парт и бешеный треск учительской линейки по кафедре. Хорошо, если не по детским головам! — думает Пауль.

Раздосадованный, он бредет дальше. Право, эти попытки поймать его на пустяках начинают надоедать. Сегодня учитель, вчера — этот Феликс. Только он успевает подумать о Феликсе…

— Доброе утро, Людвиг! — вот и Феликс, собственной персоной, спешит навстречу. Улыбается, машет рукой. Приятный он, все-таки, малый.

— Куда же вы ушли, Людвиг, мы же договорились ровно в десять встретиться! И Хайнц не заметил вашего ухода, не мог ничего сказать. А я принес вам шоколадный порошок, мне показалось вчера, что вы, вроде, простужены. Оставил у Хайнца. Вот попьете горячего шоколада, и все как рукой снимет! Это мой дед всегда так лечился, дай бог ему здоровья. Называл напиток «каколадом», ну, из-за цвета, это у него юмор такой. Все еще весел и бодр, ему скоро стукнет девяносто пять. В кампанию семидесятого года он даже пытался уйти добровольцем. Такой был крепкий. И вот что, Людвиг: вам не стоит гулять в вашем тоненьком пальто. Если у вас — извините, что спрашиваю — нет другого, то я вам с удовольствием одолжу теплую куртку. Она сама суконная, толстое зеленое сукно, а рукава у нее вязаные, из настоящей альпийской шерсти. Что скажете? Не вздумайте благодарить, мы же свои люди! Пойдемте, нам вот сюда. Можно идти по улице, а можно вот тут, тропинкой вдоль ручья, так значительно короче. Только не поскользнитесь. Я сегодня специально обул горные ботинки, в них и тепло и остойчиво. Вот вам моя рука, спускайтесь. Какой ветер сегодня! Вы можете подумать — вот какой пустой человек, болтает о погоде, как на светском рауте, словно не знает ничего другого. Помните, у Бернарда Шоу, в его «Пигмалионе» — продавщицу фиалок обучили говорить на две темы, о погоде и еще о чем-то. О шляпках, кажется. Я уверен, что потом она смогла стать лидером суфражисток. Ну, как же, в модных фасонах мы разбираемся, можно и в парламент. Да? Что вы так улыбаетесь?

Феликс и сам смеется своей незамысловатой шутке. Болтая о пустяках, они идут вдоль стылого ручья, мимо лесопилки и дровяных складов, тропинка петляет между кустов. Говорит, в основном, Феликс. Пауль лишь изредка отвечает и почти его не слушает. Похоже, Эберту просто нравится разглагольствовать.

— Вы читали свежий номер «Академического вестника»? Нет? Я вам обязательно дам почитать! Большой скандал у них там, в научных высях. Какой-то еврей из Швейцарии издал за свой счет брошюрку с новой физической теорией. Идея-то совершенно бредовая, но этот прохиндей доказал ее математически и никто не может найти в расчетах ошибку. Он всем разослал по экземпляру, в Берлин, в Лондон, всем. Это уже год назад было, и, представьте, никто за целый год не смог разбить его построений! Как же, вы не слышали? Они просто не знают, что с этим делать. Формулы совершенно корректны, но из них следует очевидная чепуха, которой просто не может быть. Например, чем быстрее двигаешься, тем больше уменьшаешься. Если мчаться очень быстро, со скоростью света, например, или даже еще быстрее, то станешь совсем маленьким. Почему?! Это совершенно непонятно, но так следует из его формул. В обыденной жизни мы этого не замечаем, поскольку двигаемся, якобы, недостаточно быстро. Каково? Гоночное авто может делать больше ста километров в час, отлично, на сколько же оно уменьшится? На толщину волоса. Какое это имеет значение — толщина волоса?! Кого это интересует?! Какая в этом польза для отечества?! Что вы хотите от еврея?! И как это проверить, что, измерить линейкой? Так ведь и это не выйдет! Представьте себе, если я, с рулеткой в руках, сяду на другое гоночное авто, и буду мчаться рядом с первым, то никакого изменения размеров я не зафиксирую! Для меня первое авто будет по-прежнему большим, как и раньше! Но не для вас, если вы стоите на обочине и тоже с линейкой. Для вас оба, понимаете, оба наших авто уменьшатся на толщину волоса, если вы как-то ухитритесь это измерить! Представляете?! Первое авто будет одновременно и длинным, и коротким! И это доказано расчетами! Я уважаю математику, в нашем с вами деле без математики нельзя, но эти физики! Мне кажется, им просто заняться нечем!

— Лучше бы они занимались «лучами смерти». Больше было бы пользы для отечества! — смеясь, говорит Пауль.

— Вот именно, Людвиг, вот именно! В самую точку! — Эберт хохочет и чуть не падает. Заметил ли он сарказм в словах Пауля? — Только «лучей смерти» нам и не хватает для полного счастья!

Сколько ему лет? — думает Пауль. — Двадцать пять? Двадцать восемь? Из-за его бороды возраст совершенно не определяется. Ведет себя как мальчишка.