Свен Карстен - Землемер

— Вы Антуан Трюффо, летчик? — спросили его. Он вяло кивнул и поморщился. То, что именно он и есть Антуан Трюффо, его никак не радовало. Его взяли под локти, подняли и встряхнули. На вопрос, может ли он идти сам, он ничего не ответил, тогда его чуть не волоком потащили к ожидавшему неподалеку извозчику. В пролетке сидел толстенький господин с медицинским саквояжем на коленях. Увидев Трюффо, толстячок нахмурился и сказал:

— Пардон, это не годится. Пока он не протрезвеет, я не могу проводить сеанс.

Трюффо подумал, что его везут в синематограф, и засмеялся. Потом он повалился боком на сиденье и заснул. Господа офицеры сели напротив, к доктору, и один из них всю дорогу упирался Трюффо сапогом в живот, чтобы тот от тряски не свалился на пол пролетки.

Никакого сеанса Трюффо не помнит, добряк доктор дал ему напоследок команду все забыть, но тяга к спиртному у авиатора исчезла совершенно. Одна только мысль об алкоголе вызывала тошноту и головную боль. Трюффо впервые за последние годы посмотрел на мир трезвыми глазами. Мир был свинцово-серым, холодным и неуютным. Тогда Трюффо поднял взгляд к небу, и небо улыбнулось ему. Небо было синее, бездонное, в нем парили чайки и плыли облака. Трюффо подумал, что больше всего на свете он хочет снова забраться на матерчатое сиденье своего биплана, почувствовать в ладони шершавую рукоятку рычага управления, замкнуть контакт зажигания и, разбежавшись по зеленой траве, подняться над деревьями, над домами с черепичными крышами и белыми флагами сохнущего за окнами белья, над людьми, над всеми заботами и проблемами, над войной и смертью, и лететь, лететь на закат, чувствуя, как пахнущий бензином ветер сушит на щеках слезы.

Но вернемся к Полю Мулену. Он и Трюффо получают от полковника два билета первого класса до столицы и две плацкарты — несмотря на близость линии фронта к Парижу, сообщение с югом страны еще не нарушено. Поздним вечером 27 ноября их поезд, исходя паром и громыхая на стрелках, отваливает от дощатого перрона Ниццы и начинает свой долгий путь на север. Они будут ехать всю ночь, весь следующий день и достигнут Парижа лишь заполночь. Кроме билетов у наших авантюристов наличествуют паспорта, некоторая сумма во французских франках и сколько-то немецких марок — на крайний случай, если придется расплачиваться за какие-нибудь услуги в Германии. Золотые монеты для подкупа должностных лиц бывают только в романах приключений. Подделать паспорт Мулена было относительно просто — пришлось лишь заменить вкладыш со списком особых примет Людвига Штайна на новый. А вот Трюффо не получил паспорта вовсе. Так как авиатор не знает никаких других немецких слов, кроме Ja и Nein, выдать его за немца было бы крайне проблематично. Поэтому он должен категорически избегать любых контактов с местным населением, не говоря уж о представителях власти. Как он справится в таких условиях с пешим переходом до Голландии — никто и не задумывается, а меньше всех — сам Трюффо. Для себя он все давно решил: уничтожать аэроплан он не станет, он украдет где-нибудь горючего на обратный полет и через пару часов будет снова на родной земле.

В поезде Поль внимательно изучает письмо. Как странно — оно подписано полковником Фридрихом Мюллером, отца Поля тоже так звали, не означает ли это, что… Боже, вот чего ему не хватает для полного счастья! Какая пошлость — возвращение блудного сына к не менее блудному папаше. Поль поскорее засовывает письмо обратно в конверт и прячет между страниц справочника. Нет-нет, лучше об этом не думать. Глупо надеяться. Но он все равно лишь об этом и размышляет, вплоть до самого Лиона и только поход вместе с Трюффо в станционный буфет и сытный завтрак немного сбивают его мысли с наезженной колеи.

В Париж поезд прибывает в два ночи, с тридцатиминутным опозданием, что еще неплохо для военного времени. Вокзал полон судорожной жизни, солдат, беженцев, повсюду мелькают белые чепцы сестер милосердия, плывет пар от паровозов, труб отопления и полевых кухонь, стоящих прямо на перронах. Пахнет горелым луком, карболкой, углем и экскрементами. Репродуктор хрипит что-то невнятное, солдаты поют, офицеры кричат, где-то далеко играет аккордеон, где-то совсем рядом — граммофон. Мулен спрыгивает на платформу и холод тут же пробирает его до костей. Температура воздуха — градуса два-три, не более, а он всего лишь в пиджаке. Трюффо устроился гораздо лучше, на нем его неизменная кожаная куртка и шарф, видавший виды, но все еще называющийся белым. С теплой одеждой решается неожиданно просто: прямо у выхода из вокзала беженцы устроили крохотный блошиный рынок, продают вещи, чтобы добыть немного денег на еду. Мулен в две секунды очень дешево покупает еще крепкое длинное черное пальто и черную же шляпу. Трюффо не хочет терять ни минуты, он устремляется за угол вокзала, прямо к стоянке такси. У него все продумано — он моментально договаривается с шофером на поездку в район Монмартра, а затем, когда такси уже петляет среди узких улочек, просит водителя остановиться. Далеко ли до фронта, спрашивает он. Примерно, километров восемьдесят, месье, отвечает шофер. Трюффо молчит, что-то прикидывая в уме, и тут до шофера доходит. Вы с ума сошли, месье, я не поеду, кричит он, размахивая руками в тесноте кабины, я один раз уже ездил, хватит, такого насмотрелся, не приведи господи! Трюффо наклоняется к нему и проникновенным голосом говорит, что им совершенно необходимо как можно быстрее попасть в расположение наших войск, что они везут срочный и совершенно секретный приказ. Шоферу плевать на все приказы, ехать он отказывается. Трюффо утверждает, что у него предписание Генерального штаба. Действительно, из внутреннего кармана куртки он достает какую-то бумагу, разворачивает и зачитывает вслух:

«Предъявитель сего действует на благо Франции и по моему приказу. Полковник Генерального штаба Густав Юбер»

У Поля Мулена от изумления отваливается челюсть — он узнает текст знаменитой записки из романа Дюма. Да кем считает себя полковник Юбер, вторым Ришелье, что ли?!

Однако, ни Трюффо, ни шофер такси никаких литературных параллелей не замечают, они продолжают спорить. Наконец, Трюффо прибегает к убийственному доводу — что ж, говорит он, тогда придется самому сесть за руль. Владелец машины останется в Париже, в полной безопасности, а авто будет брошено в прифронтовой полосе и больше его никто никогда не увидит. Все, сопротивление шофера сломлено, он не хочет терять свою единственную собственность. Проклиная всё и вся, а более всего — Генеральный штаб и господ офицеров, доведших страну до войны и оккупации, он рулит к шоссе, ведущему из города на северо-восток. И чтобы никаких остановок до самого Реймса, настаивает Трюффо. Мы едем в Суиссон, месье, — устало говорит шофер.