Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

– Опиши мне заказчиков, особенно старика.

Выслушав длинное и сбивчивое описание, постоянно сползавшее на частности, старик вздохнул:

– Не похож… Столько лет прошло… Он вообще может быть кем угодно: кто знает, в чьи руки попала ТА рукопись, хотя Леня божился, что никто и никогда ее не найдет. Говоришь, они выгнали тебя на время?

– Отправили с охранником в столовую, потом в какую-то гостиную… Там еще телевизор был большой, какой-то «Сони», по-моему…

Старик покачал головой.

– Это совсем не важно… Надолго, говоришь, выгнали?

– Часа на два… примерно. А почему ты?..

Георгий Владимирович покачал головой, не слушая сына.

– Ясно, как день: они проверяли. Он тоже тогда все проверял – не поверил поначалу, осторожный был, с-с-сволочь…

– Я не понимаю…

– А тебе и не надо ничего понимать, недоносок! – взорвался Сотников-старший, и Владислав с ужасом увидел, как побагровело его лицо и налились кровью глаза.

– Как ты смел? Как ты мог? Как это только пришло тебе в голову?! – бесновался отец, размахивая руками, то всплескивая ими, то бессильно роняя на колени, то порываясь выехать на своей коляске из комнаты, то возвращаясь с полдороги обратно. – Кто тебе дал на это право? Ты даже не понимаешь, не представляешь себе, не можешь себе представить своими куриными мозгами, что именно натворил! Что же ты наделал!..

Это была типичная истерика, и сын всерьез начал опасаться за психику старика.

«Все, крыша у папы съехала. Девяносто девять – не шутка… Я виноват, – корил он себя. – Мало времени ему уделял, торопился все время, спорил с ним. Деньги эти проклятые раскидал везде… „Неотложку“ вызвать, что ли? А что они сделают? Мозги столетние на место поставят? В больницу его заберут, в психушку? Так он там недели не протянет. Что же делать?..»

Занятый своими мыслями, он не особенно вслушивался в ту чушь, которую нес отец, а чушь принимала все более гротескные формы:

– …Ты же всю Россию, страну нашу погубил одним махом, продал ее с потрохами за пару тысяч паршивых долларов! Ты же…

Все это пора заканчивать. Если завтра бред не прекратится – будем принимать меры, а пока…

– Папа, – перебил он отца, остановившегося, чтобы набрать в грудь воздуха для очередной обличительной тирады. – Да, я свинья, мерзавец и подонок. Это я продал Россию. Это я довел ее до такого скотского состояния, что кандидат физико-математических наук, чтобы не сдохнуть с голоду, да еще прокормить старика-отца, должен брать заказы на какие-то фантастические пасквили, вместо того чтобы решать научные проблемы, ставить смелые эксперименты и совершать открытия. Все так. Я согласен. Давай возьмем на сегодня тайм-аут и разойдемся по своим комнатам. А завтра, на свежую голову…

Георгий Владимирович, так и не закончив фразы, обмяк, будто проколотый воздушный шарик, и печально взглянул на сына:

– Ты так ничего и не понял, сынок… Довел страну до его сегодняшнего состояния не ты, а я, и отвечу в свое время, надеюсь, очень скоро, за это перед ним, – он ткнул пальцем с раздутыми артритом суставами в потолок. – Или, перед ним, – тот же жест в противоположную сторону. – Но ты, Владик, только что уничтожил свое будущее. Будущее своего сына… Лучше бы тебе было не начинать эту книгу. Ее ведь теперь – ни разорвать, ни сжечь… Рукописи не горят, сынок, к сожалению, не горят…

Всю ночь Владиславу опять снился Мансур. Собственно, это было не ново: Мансур Рахимбеков снился ему чуть ли не каждую ночь вот уже полмесяца. Постепенно обретая кровь и плоть на бумаге и в сознании Сотникова-младшего, персонаж превращался из пластилиновой куклы, которую можно было преображать по своему желанию во что угодно, то забавляясь получившимся результатом, то изменяя неудачный, во вполне живого человека, порой кажущегося более живым, чем многие из окружающих. Он уже упруго сопротивлялся автору, жил своей собственной жизнью, порой подбрасывая своему «родителю» настоящие загадки.

В сегодняшнем сне Мансур не гонялся за автором с кинжалом, не пугал его, тем более, не прикидывался монстром. Сегодня это был обычный, немного уставший от жизни человек, который сидел перед Владиславом, утомленно положив руки на колени, и неотрывно глядел в глаза своему создателю… Он чего-то ждал от него, на что-то надеялся, словно Сотников-младший был судьей, решавшим: пойдет данный индивидуум на плаху или будет продолжать жить дальше.

Владислав тоже молча смотрел на свое создание, тоже чего-то ждал от него…

А вокруг двух фигур, сидевших в пустоте, поворачивалась Вселенная… Нет, не звездное небо, усыпанное созвездиями, которое обычно представляют при этом слове, а нечто, что невозможно описать, – пустота и твердь, свет и тьма, живое и неживое. Создатель знал, что уничтожить свое порождение сможет, даже не двинув рукой, но не мог этого сделать, хотя и был уверен в необходимости… Не мог уничтожить созданную им Вселенную, поворачивающуюся сейчас перед ним на волоске тоньше паутины…

Проснувшись, Владислав долго лежал в сумерках, созданных плотно задернутыми шторами, хотя, как хорошо помнил, перед сном долго глядел на медленно крадущуюся за окном Луну и никак не мог заснуть… Лунатизмом начал страдать, что ли?..

Вставалось с трудом, хотя уже шел одиннадцатый час, сказывались и вчерашний экзамен «Иосифа Виссарионовича», и вечерние «скачки» с Иринкой, и ночной скандал. Как там, кстати, отец?

Владислав через силу поднялся, свернул и убрал постель, заставил себя проделать все утренние процедуры и занялся завтраком. Чего-то не хватало. Все, вроде, было как обычно, но чего-то не хватало. Утро, как утро, но… Может быть, последствия вчерашней неумеренности? Все-таки сначала виски, потом, за столом у «экспертов», красное вино, шампанское с Иркой… Нет, глупости. Чего же не хватает?

Отец!

Сотников-младший обмер, едва не выронив из рук чашку с кофе. Точно! Обычно, если ему приходилось просыпать, Георгий Владимирович сам поднимал его своим криком или даже приезжал на своей колеснице в комнату. Что же сегодня? Тоже проспал или?..

Додумывал страшную мысль Владислав уже на ходу, несясь в отцовскую комнату и моля неизвестно кого, наверное Бога: «Не надо… только не сейчас… прости… прости… прости…»

Распахнув дверь, он едва не упал, вцепившись в косяки обеими руками. Отец…

Отец… работал.

Склонившись над своим еще более древним, чем в комнате Владислава, столом, он даже не обратил внимания на вошедшего, вернее влетевшего, сына, настолько был погружен в свое занятие.

Сотников-младший даже забыл, как выглядит отец за работой, настолько привычный с раннего детства образ был вытеснен крикливым, капризным, беспомощным существом, мелькающим каждый день перед глазами. Существом, давно превратившимся в помесь пережившего свой срок домашнего животного с безнадежно больным ребенком. Жалость к нему, мешающаяся с усталым ожиданием неизбежного конца, сулившего избавление от множества забот и проблем, вытесняла остатки любви, нежности и былого уважения, не говоря уже о детском преклонении.