Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга

– Поступим так, – предложил Геннадий свой план действий. – Я поднимаюсь в квартиру Сотникова, звоню, представляюсь журналистом… допустим «Советской России», и дальше – по вдохновению…

– Ага, – внимательно выслушав сценарий, усмехнулся Александр. – Во первых строках письма: откуда ты взял, что старик вообще откроет тебе дверь? Он па-ра-ли-тик. Вполне возможно, что он и передвигаться-то не в состоянии, – прикован к постели. Ты представляешь себе человека в девяносто девять лет?

Иванов промолчал, усиленно ковыряя ногтем резиновую окантовку ветрового стекла.

– Перестань портить машину – мне за нее отчитываться еще. А во-вторых, – продолжил Маркелов убийственное перечисление. – Ты в зеркало на себя посмотри. С такой рожей и журналист? Да у старика разрыв сердца на месте случится, если он тебя увидит.

Александр, конечно, был прав: хотя опухоли на месте синяков за прошедшие дни заметно спали, а повязка с головы, по обоюдному решению, была снята, замененная полоской лейкопластыря, вид все равно был непрезентабельным.

– И, кстати, какие такие дела у «нигде не работающего» Сотникова могут быть с «крутыми» кавказцами, рассекающими на таких джипах? Не очень-то мне это нравится…

– И мне тоже, – поддакнул Геннадий, в настоящий момент бесплодно бившийся над новым планом.

Собственно говоря, сам план «Журналист», в любых модификациях, никуда не годился, так как пробный звонок, сделанный утром Александром с целью «рекогносцировки местности» под этой «легендой», обернулся полным пшиком.

Трубку снял сын писателя, Владислав, сухо поздоровался с майором, представившимся журналистом впопыхах придуманной газеты «Литературные встречи», на вопрос о здоровье отца ответил еще суше в том смысле, что старик очень болен, а на просьбу о хотя бы коротком интервью заявил, что это совершенно невозможно, и, не прощаясь, прервал разговор. Звонить снова было более чем бессмысленно.

– Что будем делать? – в десятый, наверное, раз спросил Александр друга, но ответить тот не успел…

Решение явилось оттуда, откуда его никто не ждал. В поднятое со стороны водителя боковое стекло «Жигулей» громко и уверенно постучали.

– Участковый уполномоченный старший лейтенант Севрюгин, – представился по форме пожилой усатый милиционер, приложив ладонь к огромной, как шляпка гриба, фуражке с красным околышем. – Предъявите документики, граждане…

– Я тут почитай с шестьдесят девятого года живу, товарищ майор. – Участковый расположился на заднем сиденье «Жигулей» и, испросив разрешения у старшего по званию, снял монументальную фуражку, чтобы клетчатым носовым платком протереть вспотевшую лысинку, едва прикрытую редкими сивыми прядями.

Пекло сегодня неимоверно, и машина медленно, но верно превращалась в передвижную духовку.

– Не в этом доме, конечно, здесь все больше шишки разные жили – директора, артисты, писатель, вот, Сотников, словом, номенклатура или, как ее нынче кличут, – элита. Я в том доме живу…

Корявый палец милиционера указал на стыдливо прячущуюся за разросшимися тополями пятиэтажную панельную «хрущобу».

– А Сотникова вы хорошо знаете? – поинтересовался Александр, мимоходом одергивая Генку, который, мучаясь бездельем, опять начал ковырять желтоватым, давно не стриженным ногтем, резиновый уплотнитель, на этот раз на форточке окна.

– Как не знать? Писатель великий, классик… Мы еще в школе его учили, сочинения писали всякие… А тут живой, в соседнем доме живет. Как не знать. И сына его знал, Владика. Хороший парнишка был, тихий, все книжки читал. Выйдет, бывало, во двор, сядет на лавочку и книжку читает. Толстую. Моих-то оболтусов, бывало, не заставишь… Я тогда молодой еще был – пройду рядом, а он вежливо так поздоровается: здравствуйте, мол, Никита Степанович. Потом он в институт пошел, закончил учебу и съехал куда-то… А несколько лет назад вернулся, у старика теперь живет, ухаживает за ним. Я поинтересовался для проформы в паспортном столе – прописка в порядке. Здесь и прописался. Нигде, правда, не работает, но кто сейчас работает? За стариком-то ухода сколько… У моей вот, у супруги то есть, в позапрошлом годе отца парализовало, так как она билась сердешная, как старалась. И выносила за ним, и белье меняла, купала его и кормила с ложечки… Они ведь, паралитики-то, как малые дети – под себя ходят, сами не едят… Ходила за ним, ходила, а что толку – на Рождество прошлое и схоронили, отмучился… Двадцать второго года был тестюшка, воевал… А Сотников-то вроде как старше. С шестнадцатого?

– С тысяча девятьсот шестого, – поправил Александр.

– Даже? – изумился участковый. – А я думал – описка в домовой книге… Ему же… – он несколько секунд загибал пальцы, беззвучно шевеля губами. – Так ему же все девяносто девять лет! Вот это да! Расскажи кому – не поверят. Сталина еще, наверное, помнит, Ленина… Мне вот в пятьдесят третьем девять лет стукнуло, а ничего не помню… Ни Самого, ни похорон… Да я и жену его, Сотникова то есть, хорошо помню. Красивая была женщина, не то артистка какая-то, в свое время известная, не то певица. Она моложе Георгия Владимировича была, и намного… А померла уж лет двадцать как… У нас все слухи ходили, что Владька-то не Георгия Владимировича сынок. Прижила, то есть, сынка Татьяна… То есть Татьяна Владиславовна, конечно. Ходили тут к ним разные постоянно: и писатели другие, и артисты, и ученые… И военные ходили. Один летчик, говорят, все букеты таскал, ручку целовал Татьяне Владиславовне, на дачу отвозил на своей машине. Я-то не видал, я тут с шестьдесят девятого, а другие видели…

Александр прервал воспоминания старого милиционера:

– А вот как бы нам с коллегой моим побеседовать с гражданином Сотниковым? В вашем присутствии, конечно, Никита Степанович.

Никита Степанович покосился на «коллегу», снова ковырявшего резинку – не внушал, видимо, ему никакого доверия этот «коллега», – и солидно прокашлялся, водружая на голову фуражку.

– Побеседовать, оно, конечно, можно. Особенно если в присутствии…

Через минуту кавалькада: впереди старший лейтенант, за ним Маркелов и, замыкающим, Геннадий поднималась к квартире писателя мимо неработающего лифта.

– Почитай с начала «перестрелки» этой окаянной, – участковый опасливо покосился на майора спецслужбы, призванной «охранять демократию», но тот и ухом не повел, – не работает, проклятый. Что-то там копались-копались ремонтники, лет пять назад, и ничего не накопали. Так и уехали ни с чем. А жители должны пешком топать. К Сотникову еще невысоко…

До высокой двери (на площадку выходило всего две таких), обитой порыжевшим и потертым дерматином, кое-где порезанным, с выцарапанной похабной надписью, неумело закрашенной шариковой ручкой, прожженным в нескольких местах сигаретой, добрались быстро. Украшена она была белой пластиковой ручкой, подходящей к этому монументальному сооружению как корове седло. Глазка в двери не наблюдалось.