Шамиль Идиатуллин - СССР™

Как всегда, выбрать между шилом и мылом мне не дали. Телефоны впали в режим оскорбленного будильника – и это еще я личную трубку дома оставил. Я рассудил, что в полночь-то ничего страшнее Рычева случиться не может, а с Рычевым я уже покончил, так что и остальные подождут, и вырубил сперва стационарную, потом мобильную связь. Кому надо, так придут, зловредно решил я, подумав было запереть на этот случай кабинет, но поленился.

Напрасно.

Пришли.

Кузнецов проявился деликатным стуком и встревоженной физиономией. Она так скверно сочеталась с привычным обликом зама по обеспечению, что в других условиях я бы посмеялся и, может, сыграл бы на повышение тревоги. Но сейчас не было ни условий, ни времени, ни сил, была только почти детская обида на человечество, которое, когда оно нужно, шеренгами вытаптывает далекие поля, а когда лучше бы обойтись без него, накидывается теми же шеренгами и айда пропускать через строй – через все его доступные грани и оконечности. Я стонуще вздохнул, подумал, что это тоже, наверное, невежливо, но чего уж теперь делать, решительно уткнулся в расчеты и сказал в ответ на «Доброй ночи»:

– Ну?

– Я тут тебе звонил несколько раз, вопрос был по завтрашнему договору с Челябой. А ты не отвечаешь.

– Ага, занят очень. Что за вопрос?

– Да решили, в принципе, – Малов расклад на второе полугодие дал, там рост поставок забит на четыреста... Ну, короче, укладываемся, вопрос снят.

– Молодцы. И чего пришел?

– Алик, я тебе в последнее время сделал что? Или ты мной чисто эстетически недоволен? – помолчав, спросил Кузнецов.

– Да нет вроде. А в чем проблема?

– Ну, не знаю. По ходу, или во мне, или в тебе, раз ты на звонки не отвечаешь, не здороваешься и хамишь тут сидишь. Раз проблема не во мне, ты говоришь, значит, это твое личное горе.

– Сереж, вот ты сейчас, по-моему, совсем лишние вещи понес. Может, прервешься или уйдешь куда-нибудь от греха?

– Алик, я в личные дела не лезу. Просто, если тебе интересно, хочу сказать, что пол-исполкома в офигее от двух последних дней, от тебя конкретно. И как-то мне все это совсем не нравится.

– Ну, во-первых, меня дико не колышет, в каком вы там офигее и чего кому не нравится. Мне надо, чтобы люди работали, а не хренью занимались и не разговоры разговаривали. И спрашивать я буду со всех, невзирая на переживания и рассуждения насчет кто кого обидел или напугал. Детсад разводить не дам. Во-вторых, тебе моего внимания не хватает, что ли? Так я тебе не папа с мамой и не нянечка, сопли вытирать, улыбаться специальным таким образом и кадриль вокруг тебя вертеть. Хочешь работать – работай. Не хочешь – пиши заявление и auf Wiedersehen. Ага? Уяснил варианты? Всё, свободен.

– Ага. Уяснил. Свободен. Только, Алик, есть ведь еще один вариант. Я не вот прямо сейчас работать побегу и заявление писать погожу, а немедленно тебе в табло разик дзынькну. Может, у тебя моча от головного мозга отольет.

– Ух ты, – сказал я, отвлекаясь от графиков. – Это у нас к Рождеству такая смелость в организме вырабатывается или это мы переворот со смещением начальника устраиваем? Да я тебе сейчас такое табло...

– Алик. Алик! Послушай меня, пожалуйста.

– Все, наслушался уже. Я, знаешь, спокойно ко всякой субординации отношусь, но буреть не надо, и со мной так...

– Алик! Минута – и потом я уйду. Считай, если хочешь. Значит, первое: Эльмира Таньке позвонила, говорит, дома, долетела нормально, про тебя спрашивала, через пару недель будет. Второе: тебе надо отдохнуть, потому что ладно я, но народ уже реально шугается: торчишь тут как леший, воняешь на всех да обгавкиваешь. Позорище, честно. Яша как раз на стойбище сегодня возвращается, езжай с ним – хоть на охоту, хоть вхолостую по тайге побегать. Вообще капитально очищает. Третье: я за свои слова извиняюсь, заявление утром принесу.

– Какое заявление? – туповато спросил я, пав, как Штирлиц велел, на последнюю фразу.

– Блин, ну что как маленький. Auf Wiedersehen, как было сказано. Уходить надо – не затем, что приспичило мне, просто время приспело. Да ладно, это я не выделываюсь. В самом деле наговорил тут. А то ты потом всю жизнь при виде меня комплексовать будешь, не дай бог.

– Смело, – сказал я на автомате и вчесался в макушку.

– Я смелый, а вы трусы, нет, идиоты, дебилы, блин. Развод у них, хулле. Не сметь! Не сметь разводиться! – почти заорал Кузнецов, выкатывая глаза. – У вас нет такого права! На вас весь Союз смотрит, у вас расклеится – всё посыпется. Понял? Я Эльке это скажу, я вас лично друг на друга набрасывать буду, пока обратно не соберетесь!

– Не соберемся, Сережа, – легко сказал я. – Все, копец.

– Да почему?

– Потому что в семье нельзя обманывать.

Кузнецов дряснул кулаком в потрясенно ухнувшую дверь и тихо объяснил:

– Иногда без обмана правды не добьешься. Это жизнь.

Я пожал плечами.

Кузнецов, явно затолкав обратно еще какое-то назидание, безнадежно махнул рукой и сказал:

– Ну вот так. Короче, я пошел. Рад был совместно, и все такое. Счастливо.

– Стоп! – рявкнул я, и Сергей застыл, как опытная модель, вполоборота.

Он даже не шевельнулся, уточняя:

– И что?..

Я встал, подошел к нему (тут Кузнецов таки переступил с ноги на ногу и сгруппировался – ага, помнит псарь цареву науку), протянул руку и сказал:

– Здравствуй.

Сергей покосился на дверь, чуть оттопырил левый локоть, очевидно прикидывая траекторию ухода от предполагаемого удара, но ответил на пожатие почти не мешкая и с адекватным звуковым сопровождением:

– И снова здравствуйте.

– Ну, ты же правильно сказал, я не здоровался. Вот, лучше поздно. Короче, так, Сереж.

Я потряс головой, собирая рассыпающиеся слова в кучку. Кузнецов ждал.

– Ты кругом прав, я законченный мудак. Был пьян, вспылил, погорячился, axmaq inde, [9] ( тат. ) ну, дурак впредь обязуюсь, never again. [10] ( англ .) больше никогда Официально прошу прощения и очень надеюсь, что извинения будут приняты. Это, значит, раз.

– Принято, – буркнул Кузнецов, пытаясь освободить руку.

На третьем разе он поймал удачу. Я отступил на шаг, внимательно посмотрел на него и сказал:

– Спасибо.

Потом вернулся к столу и принялся собирать раскиданные бумаги и мелкую утварь, говоря на ходу:

– Теперь, значит, два. Я концепт по стратегии почти докрутил, часа через полтора доклад оформлю – и можно будет представлять высокому собранию. Егоршева нет, да и не его это, так что представлять тебе. Заказывай билеты, а завтра, пожалуйста, пораньше приходи, почитай, пока я на связи буду.

– А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее. Почему я представлять, какие билеты, зачем пораньше и что значит «пока на связи». А потом?

– А потом не буду.

– Почему?

– Потому что или Рычев примет положительное решение по заявлению, и тогда мне надо трудоустраиваться где-то, где наша связь не берет, или он примет отрицательное решение, и тогда я удеру к Яше на вправку мозгов, ну, или там пока Рычев не передумает наконец.