Виктор Пелевин - t

— Но что при этом меняется?

— Самое главное. Ариэль никакой не бог-творец. А такое же точно действующее лицо, как мы с вами. В нужный момент он просто появляется на сцене и произносит свои реплики.

Т. вскочил на ноги и заходил взад-вперёд по камере.

— Вы хотите сказать… Но он ведь совершенно точно может… Влиять на события. Совершать чудеса.

— Ну и что? Это просто герой с такой способностью. Для кого-то, возможно, ваше умение ловить топор за лезвие — тоже чудо. А для вас это самая обыкновенная вещь на свете.

— Вы хотите сказать, Ариэль лжёт? Он в действительности не автор?

— Нет. Он автор. Но это герой, чья роль в том, чтобы быть автором. Понимаете ли? В истинном пространстве Книги он не демиург, а такой же персонаж, как и мы с вами. И это касается не только его самого, но и всех его подручных.

— Над этим следует подумать, — сказал Т. — Не стану отрицать, сильно зашли. Голова кружится.

Соловьёв засмеялся, отошёл в угол камеры и присел на пустую лежанку.

— Что вы смеётесь? — спросил Т. тревожно.

— Рано она у вас кружится. Всё это только предисловие.

Т. облизнул губы.

— К чему? — спросил он.

— Вам известно, каким способом существует весь мир и мы с вами?

— Да, — сказал Т., — я имею некоторое представление о вашем учении. И считаю даже, что достиг в его практическом применении определённого прогресса.

— О чём вы?

— Я имею в виду распознавание демонов, вторгающихся в ум. Я больше не путаю их с собой. Всех их, — Т. брезгливо мотнул головой куда-то в сторону ватерклозетной чашки, — узнаю с первой секунды. Особенно Митеньку и этого Гришу Овнюка.

— Вы уверены, что всех? — прищурился Соловьёв.

— Да, — ответил Т. — Я даже понял, что само это узнавание есть действие пятого демона — того, который отвечает за поток моего сознания. Видите, я узнаю даже узнающего, хотя такому меня никто никогда не учил.

— Замечательно, — сказал Соловьёв. — Но научились ли вы видеть самое главное?

— Вы говорите о читателе, в сознании которого мы возникаем?

Соловьёв кивнул.

— А вот это, — сказал Т., — с моей точки зрения чистый софизм. Читатель никак и никогда себя не проявляет в нашей реальности. Зачем нам вообще о нём думать? Такое же бесполезное допущение, как мировой эфир.

— Тогда ещё один намёк. Прямо в этой камере, на стене… Нет, вы не туда смотрите. Я имею в виду не изображение повешенного за хвост котяры, а надписи, подделанные тюремной администрацией. Давайте поверим на секунду, что они подлинные. Прочтите любую на выбор.

Т. встал и подошёл к стене.

— Темновато, — пробормотал он. — Впрочем, видно. Вот: «Пишет раб божий Федька Пятак с Москвы. Зарезал трёх солдат за сапоги, завтра сутрева повесят. Прими господе душу…»

— И что вам по этому поводу приходит в голову?

— Во-первых, — сказал Т., — непонятно, как Федька ухитрился зарезать за сапоги сразу трёх солдат. То ли он резал их спящими, имея виды на три пары, то ли просто стянул сапоги, а убийцей стал, отбиваясь от преследователей… Он как-то очень скомканно описал. Видно, волновался.

— Что-нибудь ещё?

— Во-вторых, неясно, что именно Господь будет делать с этой душой, когда примет. Стирать, гладить?

— Ещё какие-нибудь мысли?

Т. подумал.

— Ну, можно ещё поразмыслить, почему его так звали — Федька Пятак. Возможно, дело было в том, что он оказывал за пятак какую-нибудь низменную услугу — например, подносил крендель с водкой или топил котят. Он пишет, что он из Москвы — в трущобах вокруг Хитровского рынка действительно встречаются пропащие души, которые на такое способны. А может быть, он был похож лицом на поросёнка. Отлично представляю, кстати — такой драный картуз на голове, непременно коричневый, маленькие хитрые глазки, бегающие из стороны в сторону, и вздёрнутый носик-пятачок с открытыми ноздрями… И сам невелик ростом.

— Вот, — сказал Соловьёв, — уже почти добрались. Ведь прямо как живой. Вы его сейчас увидели в своём воображении, да?

— Пожалуй.

— Очень хорошо. Теперь представьте, что предсмертная запись Федьки Пятака — короткий роман. А сам Федька Пятак — его герой. Кем вы являетесь по отношению к этому роману?

— Читателем.

— Вот именно. Только что читателем были вы сами. Но вы знаете, что возникаете в сознании читателя, верно? То, что вы принимаете за своё сознание, есть на самом деле сознание читателя. Это не вы прочли сейчас про Федьку Пятака. Это читатель, в воображении которого мы с вами возникаем, увидел его драный коричневый картуз и свиной пятачок. Увидел сквозь вас.

— Допустим. И что?

Соловьёв выдержал паузу.

— А то, — сказал он тихо, — что читатель, читающий сейчас эту книгу — такой же призрачный фантом, как и мы с вами. В истинной реальности его нет. Он — такая же промежуточная оптика, какой были вы сами при чтении истории про Федьку.

— Но кто тогда есть?

— Только непостижимость, которая видит вас сквозь читателя — так же, как читатель только что видел Федьку Пятака сквозь вас, граф.

Т. молчал.

— Читатель во Вселенной всего один, — продолжал Соловьёв. — Но на носу у него может быть сколько угодно пар разноцветных очков. Отражаясь друг в друге, они порождают чёрт знает какие отблески — мировые войны, финансовые кризисы, всемирные катастрофы и прочие аттракционы. Однако сквозь всё это проходит только один взгляд, только один луч ясного сознающего света — тот же самый, который проходит в эту секунду через вас, меня и любого, кто видит нас с вами. Потому что этот луч вообще только один во всём мироздании и, так сказать, самотождествен во всех своих бесчисленных проявлениях. Причём называть его лучом — это большая ошибка. Но не большая, конечно, чем полагать дырой в отхожем месте.

— А кто создаёт то, что этот взгляд видит?

— То, что он видит, не создано кем-то другим. Он создаёт то, что видит, сам.

— Каким образом?

— Тем, что он это видит.

— Хорошо, — сказал Т., — тогда спрошу иначе. Кто этим взглядом смотрит?

— Вы.

— Я?

— Конечно. Вы и есть этот взгляд, граф. Вы и есть эта непостижимость.

— То есть вы хотите сказать, что я создатель мира?

Соловьёв развёл руками, будто не понимая, какие тут могут быть сомнения.

— Но если я создатель мира, почему мне в нём так неуютно?

Соловьёв засмеялся.

— Это всё равно как спросить — если я создатель кошмара, почему мне в нём так страшно?

— Понятно, — сказал Т. — Но почему именно я? В чём моя исключительность?

— Такой же точно исключительностью обладаю и я, и эта муха под потолком, и любой другой оптический элемент. И вы, и я, и кто угодно другой — это одно и то же присутствие, просто, как говорят технические специалисты, в разных фазах. Один и тот же окончательный наблюдатель, который никогда ни от кого не прячется, потому что прятаться ему не от кого. Кроме него, никого нет. И вы хорошо знаете, какой он, потому что вы и есть он. Главная тайна мира совершенно открыта, и она ничем не отличается от вас самого. Если вы поняли, о чём я говорил, вы только что видели отблеск самого большого чуда во Вселенной… Понять это и означает увидеть Читателя.