Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы [сборник litres]

– Ну, даже не знаю, – протянул Оливер. В последнее не слишком-то верилось, однако хлесткий, как бич, хриплый хохот Эстер заставил его умолкнуть.

Однако Джейкоб и Фримэн с Наоми решили слегка ускорить темп, чтобы иметь запас времени на случай возможной ошибки. К тому, кто бил штольню, управляя ни на минуту не выключавшимся буровым роботом, приставили напарника с ручным буром, работавшего у стен коридора, а есть начали на бегу, отвозя назад рыхлую породу, а время на сон сократили, насколько возможно. Каждую смену туннель продвигался вперед на несколько миль.

Вскоре характер породы, преграждавшей путь, изменился. Твердый, темный, монолитный базальт уступил место камню более светлому, местами – сплошь в угрожающих трещинах.

– Анортозит, – пояснил Джейкоб. – Вот и до коры добрались.

После этого каждая смена вела беглецов сквозь новую зону пород. Как-то им пришлось пробивать себе путь сквозь огромные пласты кальциевого полевого шпата с вкраплениями базальта: на вид – все равно, что кирпич скверной выделки. В другой раз они наткнулись на целую стену твердой, как сталь, яшмы, а вот жила «синьки» им встретилась только одна. Тут-то Оливер и понял, насколько работа в шахте исказила его представления о внутреннем устройстве Луны. Раньше он думал, будто Луна просто ломится от прометия, однако, пересекая узкую жилу, осознал: нет, прометий очень и очень редок, а его залежи – всего-навсего крупноячеистая сеть из тонких нитей в огромном теле Луны.

Когда жила осталась позади, Солли подобрал кусок руды и с любопытством уставился на него: нижние глаза прижмурены, лицо искажено старанием открыть третий глаз… Вдруг он с силой швырнул руду оземь, отвернулся, твердым шагом двинулся к забою и принялся ожесточенно бурить.

– Я всю жизнь этой «синьке» отдал, – сипло сказал он. – А что она такое? Всего-навсего Господом проклятый камень!

Джейкоб отрывисто рассмеялся, и беглецы двинулись дальше, прочь от залежей драгоценнейшего из металлов, сделавшегося в их глазах просто мягкой породой, которую проще бурить.

– Шевелись! Прибавь шагу! – вскричал Джейкоб, хлопнув Солли по спине и прыгнув через обломки камня рядом с роботом. – Этот камень плавился и застывал, плавился и застывал на протяжении целых эонов, пока не обернулся тем, что мы с вами видим сейчас. Метаморфизм!

Последнее слово он протянул нараспев, надолго задержавшись на слоге «мор».

– Метамо-о-о-орфизм! Метамо-о-о-орфизм! – подхватили Наоми с Эстер, а немой Элиа принялся орудовать ручным буром вдвое быстрее робота.

– Скоро придем мы в город господ, – перекрыв общий гам, запел Джейкоб, – скоро придем под купола Занаду, со всем их стеклом, с фруктами сладкими, с ваннами, с вазами и щегольством, с тонкими винами, старыми винами – вот это будет…

– Ме-е-ета-амо-о-о-орфизм!!!

И все заработали еще быстрей прежнего.

Сидя на дне вагонетки, приспособленной под спальню, жуя сыр, Оливер смерил взглядом могучего Джейкоба, лежавшего рядом. Донельзя уставший, дышал Джейкоб ровно, глубоко – вот-вот уснет.

– Откуда ты знаешь про купола? – негромко спросил Оливер. – Откуда вообще столько всякого знаешь?

– Ну и вопрос, – пробормотал Джейкоб. – Да это всем известно. Кроме тех, кому выжгли мозги и в шахту до конца жизни законопатили. На самом деле я, парень, мало что знаю. Большую часть просто выдумал. Любовь Луны – вот и все, что нам нужно…

С этим он и уснул.

Вскоре туннель привел беглецов к слою мрамора – белого мрамора сплошь в кварцевых прожилках, блестевшего, искрившегося даже без света, под взором третьего глаза. Казалось, камень вокруг сделан из доброго, сытного коровьего молока пополам с водой, чистой, что твой алмаз. Мрамор бурили долго, пока его мощная, мускулистая, лениво играющая искрами гладь не опьянила, не околдовала всех до единого.

– Помню, как-то раз отправились мы джаз послушать, – пробежав вдоль вагонеток с глыбой белого камня, со всей аккуратностью уложив ее в штабель и кое-как отдышавшись, заговорил Джейкоб. – Дело было в Ричмонде: целая куча доков, нефтеперегонных заводов, огромных нефтехранилищ, а мы здорово поднабрались и все сворачиваем не туда. Но вот, наконец-то, дошли. Глядим, а там только какой-то трубач, давно в тираж вышедший, плюс ритм-секция на подхвате. Играет сидя, по лицу видно, что жизнь его не особо-то баловала, сурдина такая, что все заведение можно накрыть… а ведь труба, доложу я вам – это же инструмент молодых, губы рвет в клочья! Присели мы еще выпить, ничего особенного не ожидая, и тут они начали последнюю песню в программе, «Продырявилось ведерко» [57] «My Bucket’s Got a Hole in It» – популярный блюз первой половины XX в., исполнявшийся многими известными музыкантами, в том числе Луи Армстронгом и Бобом Диланом. . Блюз на четыре такта – казалось бы, проще некуда.

– Метамо-о-о-орфизм, – проскрежетала Эстер.

– Ага! Вроде того. И трубач заиграл. И повторили они ее раз сто, не меньше. И снова, и снова, и снова… может, даже две сотни раз повторили. Разумеется, трубач играл тихо, то и дело сурдину пускал в ход – словом, все трюки, изобретенные состарившимися трубачами для сбережения губ, не показывая публике, что губам-то уж тридцать лет, как крышка, успел перебрать. Однако стоило малость послушать, и все это разом забылось, а почему? Потому, что он играл. И как играл! Все, чему в жизни выучился, весь музыкальный дар, все невзгоды свои в это злосчастное «Ведерко» впихнул, и, Богом клянусь, тут дух точно взял верх над материей, потому что старик поймал кураж, пустяк в шедевр превратил!

И Джейкоб, не прекращая бега, завел:

Раз, и другой, и снова… Оливер, Солли Фримэн, Эстер, Наоми – удержаться от смеха не удалось никому. Чего только не отыщется в уцелевшей, невыжженной памяти Джейкоба! Немой Элиа, просияв, забарабанил по бортику вагонетки, а меж двумя куплетами ущипнул за вымя одну из коров.

– …п-и-и-ива не налить!

– Му-у-у!!!

Мало-помалу песню подхватили все – одни во все горло, другие вполголоса. К ритму работы она подходила великолепно: быстрая, но не слишком, мерная, монотонная, простая, а главное, бесконечная. Все слоги примерно одной и той же длины, все чуточку синкопированы, кроме протяжного ударного слога в «ведерке» и последней строки, «пива не налить», звучавшей куда выше тоном, протяжнее, переходя в громкий победный возглас… глупость, казалось бы – поется-то, по сути, о неприятностях, однако песня превращала дурную весть в крик радости, и каждый раз конец куплета пели все громче, все протяжнее. Джейкоб самозабвенно украшал мелодию подражаниями всевозможным музыкальным инструментам, а в голосе Эстер, скрежещущем, точно зубья ножовки, впившейся в сталь, обнаружился чуть ли не весь диапазон высших гармоник, и старая песня гремела средь мраморных стен снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова, и снова – великая пассакалья [58], переплавляющий в радость любые невзгоды тигель под названием «блюз». Метаморфизм… Пели ее, не смолкая, две смены напролет, пока песня не загипнотизировала каждого целиком, да и потом вспоминали нередко, и пели, пели, пели – подолгу, все время, пока оставались вместе.