Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы [сборник litres]

– Я путь вдоль гребня наизусть помню! – уставился на Мьюра, точно на умалишенного.

А гром грохотал, а ветер свистел над гребнем, раздираемый миллионами острых клыков застывшей лавы, визжал, плакал, выл, перекрывая голоса жалких людишек.

– Вниз идти нужно! – снова закричал Мьюр. – Другого выхода нет!

– Нельзя вниз, нельзя! Не дойдем! Погибнем!

– Если остановимся, точно погибнем! – не на шутку разозленный, ответил Мьюр.

Вот недоумок, неужели всерьез думает, будто этого камешка хватит, чтоб уберечь их?

– Другого выхода нет! – повторил он.

Но Биксби качал головой. В эту минуту он очень напоминал отца Мьюра, упорно твердящего одну из библейских догм.

– Я дальше не пойду!

– Здесь оставаться нельзя!

– Я дальше не пойду!

И ведь, действительно, не пойдет. Страх вселяет в людей упорство, перед которым пасует даже самая безупречная логика.

В бешенстве Мьюр рванул себя за бороду.

– Что ты предлагаешь?! – прокричал он.

Биксби утер снег с лица, огляделся, моргая, будто корова.

– В фумаролах тепло, – сказал он.

– Фумаролы кипят! – заорал Мьюр. – Там раскаленные ядовитые газы!

Злость распирала грудь. Как ему захотелось схватить этого тупицу за ворот да встряхнуть хорошенько, чтоб вспомнил о мужестве!

Но Биксби, сгорбившись, шатаясь из стороны в сторону под натиском ветра, уже ковылял назад, к фумаролам.

– Дурак! – крикнул Мьюр ему вслед и обругал его, на чем свет стоит.

Сам он остался за камнем, выискивая среди туч хоть какую-то брешь, способную послужить аргументом в споре, помочь убедить Биксби продолжить путь, но ничего подходящего не нашел. Гроза разгулялась вовсю, и Мьюр вдруг понял: злость на Биксби – не что иное, как опосредованное проявление его собственных страхов. Оставить спутника он не мог, и посему оба оказались в нешуточной беде.

Фумаролы невдалеке от вершины являли собою последние жалкие рудименты былого вулканического великолепия Шасты. Раскаленные газы, пробивавшиеся наверх сквозь трещины в жерле кратера, вырывались наружу в небольшой впадине на западном склоне, где, нагревая смесь талого снега с песком и вулканическим пеплом, породили на свет озерцо черной, непрестанно кипящей грязи.

К нему-то Мьюр и подошел. На холоде, принесенном грозой, озерцо окуталось клубами густого пара. Жутковатое зрелище… казалось, тучи не только несутся над головой, но и рвутся наверх из самих недр горы. Биксби, съежившись в комок, жался к краю озерца. Мьюр твердым шагом подошел к нему. Биксби поднял взгляд.

– Вот! Здесь не замерзнем!

– О да, не замерзнем, это уж точно! – саркастически хмыкнул Мьюр. – А от ожогов как убережемся? А легкие от едких газов как защитим? А как будем спускаться с горы в промокшей одежде? Хоть в грозу, хоть при ясной погоде замерзнем в пути! Придется остаться здесь до утра, а как знать, что за погода будет назавтра?

Биксби самым позорным образом задрожал.

Мьюр, задержав дыхание, глубоко, тяжко вздохнул. Ничего не попишешь, дело безнадежное. Присев на корточки, он оглядел курящуюся паром яму, окаймленную снегом. Все тепло, источаемое грязью, ветер сразу же уносил прочь, так что «убежище», занимавшее площадь не меньше четверти акра, в высоту достигало не более осьмушки дюйма. Ни дать ни взять, объятия Сциллы и Харибды…

Снова вздохнув, Мьюр шагнул за край ямы и сразу же погрузился в грязь по колено. Жар ощутимо обжигал икры. Извергающая пузыри газа грязь выглядела, словно жидкая лава. Однако с наветренной стороны озерца газ им, пожалуй, ничем не грозит, пока ветер не переменится… а ветер меняться, похоже, не собирался: ревел, дуя с запада, пронизывал одежду насквозь. На таком ветру долго не протянуть. Глухо рыча, Мьюр присел у самого края, там, где помельче, погрузившись в грязь до самых плеч. Штаны, а за ними куртка с рубашкой, тут же отяжелели, пропитываясь горячей водой. Мьюр лег на спину, примостил голову на заснеженный бережок, вытянулся в грязи во весь рост, точно в ванне. Змейки поземки щекотали лицо. Порядком онемевший нос явственно чуял вонь серы. Разогретая грязь обжигала кожу, но, следовало признать, превосходно спасала от студеного ветра. Смех вырвался из горла, словно газ из грязи, но тут струйка рвущихся кверху газовых пузырей обварила спину. Вскрикнув от боли, Мьюр поспешил повернуться на бок, а локтем сгреб к обожженному месту побольше снега пополам с грязью. От серной вони закружилась голова. Теперь грязь облепила его целиком, штаны и куртка промокли до нитки. Биксби приходилось нисколько не лучше, однако, поднявшись на ноги, оба немедля превратятся в обледеневшие статуи. Деваться некуда.

Лежа в озерце, обоим то и дело приходилось ворочаться с боку на бок, погружая в грязь замерзшую руку и выставляя наверх обваренную. О ходе времени оповещала боль. Непогода не унималась, свист ветра отрезал путников друг от друга, и с тем же успехом каждый мог бы застрять здесь в одиночестве, если б Мьюр время от времени, подняв голову, не окликал Биксби, на что Биксби отвечал неразборчивым криком, и оба вновь умолкали, уходили в себя. Снег валил густо – не продохнешь, заметал части тела, торчащие над поверхностью, и тут же превращался в корку льда, потрескивавшую, стоит лишь шевельнуться.

Солнце, очевидно, село: вокруг стало черным-черно. Бывало, грязь казалась чернее неба, бывало, небо казалось чернее грязи. Точно такая же тьма затянула весь мир многие годы назад, когда Мьюр на время ослеп. Напильник летит прямо в глаз, внутриглазная жидкость течет на ладонь, со стороны пострадавшего глаза все вдруг темнеет… а после, той же ночью, дрожа под чужим одеялом, Мьюр обнаружил, что тьма неумолимо застилает и второй глаз. Так он оказался в мире, лишенном света. Вот это действительно было страшно; естественная, природная темнота, окутавшая все вокруг, не шла с той ни в какое сравнение. Что такое буйство грозы? Стихия, знакомая и любимая. Возведу очи мои к горам… и узрю . В слепоте Мьюр провел три недели, три недели выслушивал заверения докторов и скрывал ужас, а когда зрение восстановилось, ушел от собственной жизни и никогда не вернулся к ней, ни разу не оглянулся назад, наотрез отказался от участи, уготованной для него отцом и страной – от участи фермера, механика-изобретателя и тому подобного. Бросил все это, целиком посвятил себя диким дебрям, а посему пребывание здесь, в кипящей кальдере вулкана, под завывания вьюги в ушах, собственно говоря, не что иное, как благословение, один из даров природы…

Тут его размышления прервал громкий стон Биксби. Бросив взгляд в его сторону, Мьюр обнаружил у берега бесформенную фигуру, барахтающуюся в грязи, изо всех сил старающуюся не утонуть в фумароле. Кое-где грязь была вязкой, как глина, кое-где жидкой, словно кипящий в котелке черный чай. Под поверхностью ее плавали какие-то комья – вероятно, намокшая пемза, и Биксби старался соорудить из них ложе, защищающее от струй раскаленного газа, но комья упорно разъезжались под его весом. Ветер выл, не смолкая, однако тучи редели. Должно быть, снег, заметавший тела обоих, был просто поземкой: в небе над головой показалась звезда. «Видишь хоть одну звездочку, продолжай путь» – так гласит поговорка. Да, верно… но не сегодня.