Ким Робинсон - Черный воздух. Лучшие рассказы [сборник litres]

То был первый из опубликованных мною рассказов о путешествиях по горам, и я был весьма польщен, когда читатели включили его в номинационные списки «Хьюго»: сей жест великодушия вдохновил меня на всю жизнь.

Дневник сновидений я вел с 1975-го примерно по 1980-й и обнаружил, что способность запоминать сны – вроде мускулов: чем больше над нею работаешь, тем крепче, сильнее становится. Записывая сны, я нередко удивлялся их сюрреалистичности и жалел, что мне не хватает духа проявить такую же храбрость в творчестве наяву. И вот однажды утром я проснулся с замыслом этого рассказа в голове. Рассказ непременно должен был повествовать о глобальной катастрофе, но катастрофе нового, небывалого типа, достойной пополнить Баллардов перечень способов разнести мир на части. В этом рассказе я использовал некоторые образы из сновидений, так что его действительно можно считать «порождением подсознания».

Эту повесть я написал в начале 1982-го, вскоре после того, как мы с Лизой переехали в Дейвис. Как пришел в голову ее замысел, не помню: как будто однажды сел и начал писать, заранее зная, что и о чем. Загадочное откровение…

Повесть была удостоена Всемирной премии фэнтези, что послужило поводом для крайне приятной поездки в Оттаву, на церемонию награждения. Будучи там, я посетил Национальную галерею Канады и, заглянув на европейский этаж, остался крайне разочарован. И в лифте, по пути к выходу, думал: «Бедные канадцы, как же им не хватает культуры, только и сумели, что раздобыть пять скверных полотен Ван Гога, возможно, пять самых худших полотен Ван Гога», – и тут двери лифта раздвинулись в стороны на канадском этаже, прямо перед полудюжиной огромных холстов Группы Семи. Покинув кабину, я, пораженный увиденным до глубины души, бродил по канадскому этажу целый час и убедился: Ван Гоги Канаде, в сущности, ни к чему.

Однажды, в 1983-м, когда мы жили в крохотной квартирке в центре Дейвиса, мне представилась «Энола Гэй», летящая к Японии, но вдруг, клюнув носом, рухнувшая в море. Разумеется, рассказ из этого выйдет, только о чем? Потратив пару недель на изучение материала, я написал его довольно быстро.

Написав «Лаки Страйк», я невольно начал задумываться об альтернативной истории послевоенного времени, описанной в его конце. Вернувшись после швейцарских приключений в Вашингтон, округ Колумбия, готовясь к работе над марсианскими книгами, я принялся за чтение всех новинок, касавшихся теории хаоса, плюс кое-чего об историографии, и мне показалось, что историю человечества вполне можно счесть своего рода хаотической системой. В результате на свет появился этот рассказ. Форма его может казаться странной, однако свое дело она сделала, желаемый результат принесла, а «форма определяется функцией» – правило, на мой взгляд, превосходное.

«Крученый мяч» я написал в 1998-м, но его замысел родился еще во время двух лет жизни в Цюрихе (1986–1987), где я играл в бейсбольной команде «Цюрих 85». Товарищи по команде были ребятами замечательными: благодаря им мы чувствовали себя в Швейцарии почти как дома.

Кроме этого, Артур Стернбах появляется в одном из моих «горных» рассказов 1983 года под названием «Зеленый Марс».

В 1985-м, когда мы жили в Вашингтоне, а Лиза проходила летнюю стажировку в Агентстве охраны окружающей среды, я был поражен грозами, бушевавшими чуть ли не ежедневно, грозами много сильнее тех, что мне когда-либо доводилось видеть в Калифорнии.

Перед самым переездом в Вашингтон я решил, что повествование от первого лица, с точки зрения слепого, может стать неплохим литературным приемом. Наш друг из Дейвиса, Уорд Ньюмейер, свел меня со своим другом, Джимом Гэммоном, многое рассказавшим о жизни и чувствах незрячего во время прогулок по кампусу Калифорнийского университета в Беркли. О музыке, которую слушает Карлос, мне рассказал Картер Шольц.

Впервые «Геометр» вышел в свет отдельной тонкой брошюрой, а Гарднер Дозуа, редактируя его для публикации в «Азимове», намного улучшил текст. В то время я экспериментировал с бинарными парами значимых слов в начале и конце рассказа: отсюда «война» из первой фразы «Лаки Страйк» и «мир» из последней, а «Память белизны» начинается с «сейчас» а завершается на «вовек». Нечто подобное я пытался проделать и с этим рассказом, однако Гарднер указал мне на то, что, устраивая этот трюк, я упустил из виду куда лучшую финальную строку, расположенную всего-то парой абзацев выше. Концовку мы изменили, отчего рассказ (спасибо, Гарднер!) стал значительно лучше, а баловство с первыми и последними словами я на том прекратил.

Этот рассказ я написал осенью 1985-го, пока мы с Лизой долгим окольным путем добирались из Вашингтона в Швейцарию. Первая половина была написана в ночном поезде, по дороге из Бангкока на Самуй, а вторая – в ночном поезде из Каира в Луксор.

Осенью 1985-го мы с Лизой, собираясь в Швейцарию, избрали изрядно длинный маршрут, побывали в Таиланде, в Непале, в Египте и в Греции. Жемчужиной путешествия оказался непальский поход от селения Джири, где заканчиваются дороги, до базового лагеря у подножия Эвереста и обратно. Определенно, то был один из лучших месяцев нашей жизни. Катманду тоже оказался чудесен, и атмосферу его глуповатого, бестолкового дружелюбия я попытался передать в этой повести. В Намче-Базаре мы случайно столкнулись с Джимми и Розалин Картерами и их группой, а уже в номере «Звезды» я подумал: «Это непременно нужно использовать».

Составляя серию альтернативно-исторических антологий, Грег Бенфорд попросил меня внести в нее свой вклад, и я отправил ему вот это, один из пяти включенных в настоящий сборник рассказов, написанных в 1987-м. Наверное, то был мой личный Год Коротких Рассказов.

А этот рассказ появился на свет благодаря просьбе Роберта Сильверберга и Карен Хабер написать что-нибудь для антологии «Вселенная». В то время мы с Лизой, изучая немецкий, много смеялись, заглядывая в желтый немецко-английский словарь и обнаруживая, что проку от него – кот наплакал. Некоторые определения многозначных слов, встречающиеся в тексте, взяты прямо оттуда, а остальные вдохновлены им.

Будучи в Цюрихе, я впервые прочел «Улисса» Джойса, а во время пробежек поднимался на холм возле нашего дома, к памятнику на его могиле (подробнее об этом рассказано в авторском предисловии к сборнику «Планета на столе»). Думаю, толика стиля и характера главного героя «Улисса», Леопольда Блума, просочилась в моего переводчика.