Дэвид Митчелл - Литературный призрак [litres]

Главный хранитель Рогоршев меня почему-то избегает, хоть сегодня по графику наш вечер. Тем лучше. Делакруа – наша последняя операция, Руди обещал. Он говорит, что подбивает бабки и закругляется с бизнесом. Это дело небыстрое, я понимаю. Руди побеседовал с Грегорским, объяснил ему ситуацию и решительно отмел всевозможные «но» и «если», так что Грегорскому пришлось смириться. Руди пообещал, что в самом крайнем случае отправит меня в Швейцарию пораньше и поселит в самый в лучший отель, а сам приедет позже. Так даже лучше! К его приезду я устрою ему сюрприз – куплю шале! А он тем временем продаст все свои активы по самой выгодной цене. Кроме пиццерии, ресторана и модельного агентства – я в нем тоже работаю, параллельно с Эрмитажем, – у Руди есть таксопарк, строительная компания, экспортно-импортная фирма и доля в фитнес-клубе, а еще он негласный партнер в сети ночных клубов, ведает там вопросами безопасности и охраны и тому подобными делами. Руди дружен с президентом. Президент назвал Руди представителем молодого поколения, которое в двадцать первом веке поведет корабль обновленной России через все рифы и мели.

В моем зале опять никого. Подхожу к окну. Огромные чайки борются с ветром. Погода быстро портится. Любуюсь своим отражением в стекле. Руди ночью сказал чистую правду. Мы занимались любовью, и после третьего раза он сказал: «Чем старше ты становишься, тем больше молодеешь». У меня красота не поверхностная, которую любая может нарисовать румянами да тушью. У моей красоты другая природа, глубинная. На молекулярном уровне. Выразительные чувственные губы, лебединый изгиб шеи – так мой адмирал говорил. Одно время, забавы ради, я побыла платиновой блондинкой, но вернулась к своему естественному цвету – темно-рыжему, отливающему бронзой древних украшений. Внешность передалась по наследству от матери – никакого другого наследства я от нее не получила, бог свидетель. Талант актрисы и танцовщицы достался мне от каких-то знаменитых, но забытых предков. Глаза цвета морской волны – от покойного отца, в прошлом известного режиссера. Он не признал своего отцовства, поэтому не буду называть его фамилии. Я уважаю его волю. Так вот, глаза. Руди часто говорит, что в моих глазах можно утонуть навек. Я ведь поступила в академию театрального искусства, вы в курсе? На факультет актерского мастерства. Мне прочили большой успех. Но тогда, в самом начале моей карьеры, меня заметил мой партийный бонза и вывел в большой свет. Мы обожали танцевать танго. Я до сих пор не разучилась, но Руди предпочитает дискотеки. А мне претит их плебейская атмосфера. Там полным-полно потаскушек и шлюх, которых в мужчине интересуют только его положение и кошелек. В Швейцарии общество будет выше классом. Руди еще будет умолять меня, чтобы я научила его хорошим манерам.

Однажды, выпив бутылку дешевого хереса, Джером признался, что не выносит своего отражения и всю жизнь обходится без зеркала. Я спросила почему. Он ответил, что всякий раз, глядя в зеркало, видит того, кто в нем отражается и задумывается: господи, а ты-то кто такой?

Змий все еще тут, туго обвил кольцами корявый ствол дерева…

Боже мой!

Мне вспоминается сон.

Я пряталась в туннеле. Где-то здесь затаилось зло. Мимо пробежали двое, парень и девушка, оба узкоглазые. Парень хотел спасти девушку от зла. Он схватил ее за руку, и они помчались со всех ног, быстрее, чем ядовитый газ в воздушном потоке. Я бросилась следом, потому что парень знал выход из туннеля, но потеряла их из виду. Я оказалась на голой вершине холма, под небом с росчерками масляной краски, комет и колокольных перезвонов. Потом я сообразила, что смотрю на подножие креста. Рядом валялись игральные кости – римские воины бросали жребий, чтобы поделить между собой одежды Иисуса {94}. Вдруг крест начал погружаться в землю. Вот гвоздь, вколоченный в ступни. Вот бескровные, алебастрово-белые бедра. Набедренная повязка, рана в боку, распростертые руки с пригвожденными ладонями, и, наконец, прямо мне в глаза взглянула ухмыляющаяся физиономия дьявола, и я сразу поняла, что христианство – ужасная, злая шутка, затянувшаяся на две тысячи лет.

Квашня Варвара Петровна пришла подменить меня на обед. Как всегда, не сказала ни слова. Набожная святоша, святее папы римского, точь-в-точь как моя мамочка на смертном одре. Я пошла по моим беломраморным коридорам. Ко мне сунулся шаркун с путеводителем, залопотал что-то по-иностранному. Я прошествовала мимо, дальше, дальше, мимо моих нефритовых и кроваво-красных каменных драконов, через мои раззолоченные чертоги, под куполами с моими олимпийскими богами – вот и Меркурий, смекалистый тип, – по длинным залам с синими орденскими лентами и серебряными шнурами аксельбантов, с инкрустированными перламутром столиками и бархатными туфельками, и вниз по закопченным черным лестницам и вестибюлям в сумрачную столовую для сотрудников, где Татьяна размешивала в теплом молоке пакетик шоколада, в полном одиночестве.

– Привет, Татьяна! Тебя тоже сюда сослали?

– Я устраиваю себе перерыв, когда захочу. Выпьешь шоколада? Плюнь сегодня на диету, добавь сахару в кровь.

– Да ну ее к чертям, эту диету!

Я села, поняла, что слишком жарко, и снова встала. Ножки стула с визгом проехались по кафельному полу. Открыла зарешеченные окна, но это не помогло. Что снаружи, что изнутри было одно и то же. На площади стоял танк и медленно двигалась толпа. Внешняя граница водоворота.

– Ты сегодня чем-то взволнована, Маргарита? – спросила Татьяна.

Ужасно хотелось рассказать ей про Швейцарию. Ужасно хотелось рассказать ей вообще обо всем. Я с трудом удержалась.

– Что, заметно? Я все думаю, куда бы уехать… в отпуск. Может, за границу? Пока еще не решила.

Татьяна поднесла зажигалку к моей сигарете. Удивительно красивые пальцы.

Где-то вдалеке пыхтел бойлер, уборщица елозила шваброй по коридору. Татьяна, наверное, хорошо играет на пианино – с такими-то пальцами.

– Так странно и грустно думать, что вот так уедешь отсюда, а здесь все будет по-прежнему, – сказала я.

Татьяна кивнула:

– Да, мир отвешивает тебе оплеуху и говорит: «Видишь, лапушка, я прекрасно обхожусь без тебя». И с морем то же самое, просто посреди океана никто не живет. А больнее всего расставаться с местами, где ты рос, работал или любил.

Сладость Татьяниного шоколада обволокла мне язык до самого корня.

– Иногда я воображаю, что выхожу в коридор и нос к носу сталкиваюсь с графом Архангельским из восемнадцатого века.

– А что нужно графу от Маргариты Латунской? – смеется Татьяна.

– Бывает по-разному. Иногда ему нужно, чтобы я провела его в спальню императрицы на свидание. Иногда он желает написать мой портрет и повесить его в своей галерее. А порой хочет затащить в свою кровать под балдахином и отыметь так, чтобы я три дня не могла ходить.