Цезарий Збешховский - Искажение [litres]

Сняв покрытые серой пылью очки, я вижу торчащую из песка руку с согнутыми пальцами – почерневшую, словно обожженную. Заметив следы укусов, оглядываюсь по сторонам. Вдали, за каменной насыпью, бродит небольшая пустынная лисица. Голя и Гаус молча стоят за моей спиной. Так тихо, что почти слышно, как жарит солнце.

– Похоже, ремарцы заметили, как зверь обгрызает труп, – наконец говорит Гаус.

– Гребаная лисица, – качает головой сержант. – Маркус, посмотри, может, это кто-то из наших.

– Кажется, наш, господин сержант. – Я вижу обрывок форменного кителя на предплечье.

Разбрасываю подошвой песок и мелкие камни в том месте, где должна находиться голова. Лицо, как и рука, обожжено и частично обуглилось, так что опознать, кому оно принадлежит, нет никаких шансов. Голова все еще в шлеме, ремешок застегнут под подбородком.

Уже больше не сомневаясь, что передо мной солдат, я наклоняюсь и аккуратно снимаю слой земли с его груди, не пользуясь ногой и тяжелым военным ботинком. Докопавшись до нашивки, я, стиснув зубы, читаю надпись.

– Капрал Матс Хейнце, – сообщаю я наконец своим товарищам.

Все мы понимаем, что это означает. Хотя мы понятия не имеем, что случилось с нашим сослуживцем, можно предполагать, что поездка Мюллера завершилась трагически. Мы нашли одного из его людей, мертвого и зарытого в землю, вовсе не в той стороне от Дисторсии, где следовало бы ожидать. Мне не приходит в голову никакое объяснение, кроме того, что Эстер полностью дезориентировала солдат. Кто знает, как долго они кружили вокруг базы, прежде чем с ними произошло нечто непостижимое? И все это у нас под боком, почти на глазах у персонала базы.

– Что будем делать, господин сержант? – спрашивает Гаус.

– Нужно сообщить лейтенанту. Сейчас скажу Вернеру, чтобы ехал к Остину и доложил о находке. Мы останемся здесь, будем охранять тело.

– Я ему передам, – говорю я Голе, не сводя взгляда с трупа капрала.

Я чувствую, что мне нужно убраться отсюда, сделать хотя бы несколько шагов, оказаться возле машин – только бы не смотреть на зажаренного человека.

Водяная Блоха, который стоит на башенке, фотографирует нас.

После последней встречи в медсанчасти Неми пишет мне письма. Хотя мы видим друг друга каждый день, у нас не находится времени поговорить, хотя бы немного побыть наедине. Сегодня мы до позднего вечера прочесывали пустыню в поисках других трупов, остального отряда Мюллера. Когда вернулись к ужину, усталые и подавленные, я сказал Неми, что не чувствую ничего, кроме распухших ног и обожженных на солнце щек, – стоя в дверях столовой и вытирая руки грязной тряпкой.

Возможно, я ей солгал, поскольку ненависть моя никуда не делась – я ненавижу все и всех. А больше всего ненавижу себя – за то, что не сумел остановить ту бойню, убедить командование не посылать людей в Тригель. Ненависть эта подобна большому красному сгустку, преграждающему путь кровообращению. Пересохшее сердце замирает, и я ощущаю себя вылепленной из белка машиной, которая исполняет приказы исключительно по привычке.

После импровизированного ужина я падаю на матрас. Хочется заснуть и стереть этот день из памяти, но мне это не удается. Стоит закрыть глаза, и под моими веками возникает образ обгоревшего мертвого тела капрала Хейнце. Я несколько раз зову Эстер, но безуспешно. У меня даже нет возможности спросить, зачем она это сделала и где нам следует искать пропавших солдат. Через час я выхожу наружу.

Закурив, слоняюсь в тени, идя вдоль ограждения. Теоретически это не положено по уставу, но никто здесь не морочит себе голову подобными вещами. На середине плаца мимо меня проходят двое часовых из отделения Вернера: старший рядовой Халлер и рядовой Гримм. Трудно даже понять, как они еще держатся на ногах после всего того пиздеца, что случился за день. Они о чем-то вполголоса разговаривают, а потом Халлер светит мне фонарем прямо в лицо. Я прикрываю глаза рукой.

– Извини, Маркус, не узнал тебя издали.

– Из нас троих, Эрнст, только меня не должно здесь быть.

– Ну да. – Он роется в кармане. – Неми, похоже, предполагала, что ты будешь бродить без дела, и дала для тебя какую-то записку. Подтверждение не требуется.

Поблагодарив его, я возвращаюсь к палатке. Каждое письмецо, которое я получаю от девушки, для меня как праздник. Порой ей хватает сил лишь на пару слов или короткое «Держись». Но иногда, как на этот раз, она пишет несколько фраз, заставляющих меня широко раскрыть от удивления глаза. Неми читает мои мысли ничем не хуже Эстер.

«Ненависть к себе хуже всего, Маркус. Живые существа нуждаются в тепле и хотя бы в тени надежды. Ибо чем они без этого отличаются от роботов? С какой целью они ощущают боль и удовольствие? И почему человек не теряет умения чувствовать в детстве вместе с молочными зубами?

Я знаю, что ты чувствуешь нечто большее, чем обожженную кожу и ненависть к себе. Я в этом уверена. И, пока я жива, есть шанс успокоить эту боль, пусть даже лишь на время. Ты можешь закрыть глаза и ощутить то тепло, которое я пытаюсь тебе дать.

Можно говорить, что жизнь тяжела и уже лишена всякого смысла. Можно жаловаться на войну и решения командования. Но настоящий ад начинается тогда, когда ты лишен защиты перед злом, которую может тебе дать только другой человек. Ты должен это понять, Маркус. Ибо если ты перестанешь в это верить, я тоже лишусь веры. Я лишусь сил, чтобы ответить на вопрос: какого черта все это надо?!»

«Именно так, Неми, – смутно думаю я. – Если бы я знал или хотя бы догадывался, какого черта мы вообще живем, мне было бы намного легче.

Как же мне не хочется тебя подвести…»

Пятница, 8 июля, 02.55

Сон никак не приходит, но заснуть в конце концов нужно, чтобы иметь хотя бы шанс на контакт с Эстер. Я мог бы выпросить у капитана Заубер снотворное, но после него та шлюха уж точно не пожелает со мной общаться.

Я тупо смотрю на низ матраса, на котором спит Петер. Тело мое напряжено до предела – стоит пошевелиться, и кожа, мышцы, кости треснут за секунду. Мне ничего не остается, кроме как потеть и вращать глазами, а в голове проносятся десятки мыслей – о родителях, о сыне, о растраченном впустую прошлом и о будущем, которого нет. Я думаю о капрале Хейнце и капрале Дрейфусе. Что бы случилось, если бы партизаны распяли его на кресте у нас на глазах?

Наверняка мы перебили бы их всех, не обращая внимания на потери, и осквернили бы их трупы. Но смогли бы мы вновь пережить те ярость и отчаяние, которые охватили нас на базе Эрде? Стали бы ломать стулья, как тогда, во время просмотра фильма о казни? Чья смерть страшнее всего и больше всего требует отмщения?

Мы подобны мяснику-вегетарианцу. Шлюхе, которая влюбляется в каждого клиента. Поэту, который питает отвращение к словам и декламирует молчание.