Эрве Ле Теллье - Аномалия [litres]

– А скажите мне, Филомед, – продолжает ведущая, – как бы вы себя повели в этой ситуации?

– Во-первых, вряд ли я бы долго испытывал ощущение нереальности. Усомнись я в своем существовании, я просто ущипнул бы себя. Во-вторых, пусть даже мой двойник – нелицеприятное зеркало, прежде всего это единственное существо, которое знает обо мне все, знает все мои секреты. Такая незащищенность, вероятно, побудила бы меня измениться или удрать. Наконец, нельзя жить вдвоем одной жизнью, кто-то неминуемо окажется лишним. Я бы, наверное, подумал: как это все суетно – квартира, работа, вообще предметный мир… Я сосредоточился бы на своей сокровенной сущности, на том, что мне следует сохранить любой ценой. У меня есть дочь, я люблю одну женщину, и, говоря “моя жена”, “моя дочь”, я знаю, что именно вкладываю в местоимение “моя”… Если бы мне пришлось поделиться ими, я, видимо, научился бы воспринимать эту жажду обладания как нечто относительное. То есть на самом деле я не знаю, как бы себя повел.

– Как вы объясните заявление Папы Франциска?

– Извините, но я понятия не имею, что сказал Папа.

– Цитирую: “Бог посылает человечеству знак Своего божественного всемогущества, дает возможность склонить пред ним голову, подчиниться Его законам”.

– Прямо так и сказал?

– Сегодня утром.

– Ну, типа покайтесь, бедные грешники. Да простит меня Папа, но я ожидал от него чего-нибудь покруче. Впрочем, все религиозные деятели на это заточены: “Вот наши убеждения, давайте подверстаем под них факты”. Они, как вольтеровский Панглосс, верят, что носы созданы, чтобы носить очки, и поэтому у нас есть очки. В этом деле я не услышал глас Божий и не видел, чтобы Он появился на небесах. Если Он имел что нам сказать, надо было ловить момент. Раз уж на то пошло. Нет, единственный истинно философский и научный подход состоит в следующем: “Вот факты, давайте посмотрим, какие допустимы выводы”.

– Виктор Месель, вы можете предсказать, что теперь будет с остальными пассажирами?

– Ничего.

– Что, простите?

– Ничего. Ничего не изменится. Мы проснемся утром, пойдем на работу, потому что квартплату никто не отменял, будем есть, пить, заниматься любовью, как раньше. И вести себя так, как будто мы настоящие. Мы не желаем видеть ничего, что могло бы доказать, что мы заблуждаемся. Это так по-человечески. Мы чужды рациональности.

– Слова Виктора Меселя в каком-то смысле перекликаются с тем, что вы, Филомед, в своей утренней колонке в “Фигаро” называете нашим стремлением уменьшить “когнитивный диссонанс”?

– Да. Мы готовы исказить реальность, если альтернатива – проиграть совсем. Мы хотим получить ответ на всё, даже на самые мелкие наши тревоги, и возможность мыслить мир, не ставя под сомнение наши ценности, эмоции, поступки. Возьмем изменение климата. Мы никогда не прислушиваемся к ученым. Мы без конца выбрасываем виртуальный углерод из ископаемого топлива, виртуального или нет, разогреваем атмосферу, виртуальную или иную, и наш вид, опять же виртуальный или нет, скоро вымрет. Все застыло. Богатые очень рассчитывают спастись одни вопреки здравому смыслу, а остальным придется жить надеждой.

– Виктор Месель, вы согласны с Филомедом?

– Конечно. Помните Пандору и ее ящик?

– Да, – удивляется модератор. – Но при чем тут она?

– А вот при чем: как вы знаете, Прометей похитил огонь с Олимпа, и Зевс, чтобы отомстить ему и всем нечестивцам, предложил его брату Эпиметею руку Пандоры. В ее приданое Зевс подсунул подарок, загадочный ящик, а на самом деле сосуд, запретив ей открывать его. Но она, сгорая от любопытства, решила ослушаться. И тогда из сосуда вылетели запертые там несчастья человеческие: старость, болезни, война, голод, безумие, нищета… Только одна напасть не торопилась, хотя, возможно, такова и была воля Зевса. Помните, как она называется?

– Нет. Просветите нас, Виктор Месель.

– Elpis, надежда. Худшее из зол. Надежда связывает нам руки, надежда продлевает людские беды, ведь вопреки очевидности “все будет хорошо”, ну да, а что? Чему не быть, того не будет… Правильный вопрос, который мы должны неизменно задавать себе, звучит так: “Почему эта точка зрения меня устраивает?”

– Понятно, – говорит ведущая. – А вы, Филомед, считаете, что сегодня именно это и происходит, что каждый из нас находит способ поладить с предлагаемой реальностью, не так ли?

– Да. Именно так. С вашего позволения, процитирую Ницше: “Истины – это иллюзии, об иллюзорности которых все позабыли”. В данном случае наша планета столкнулась с новой истиной, ставящей под сомнение все наши иллюзии. Нам, несомненно, послан знак. Увы, мыслительный процесс требует времени. Ирония заключается в том, что наша виртуальная сущность накладывает на нас, возможно, еще больше обязательств по отношению к ближнему, к нашей планете. Коллективных обязательств, прежде всего.

– Почему это?

– Потому что, – как сказал один математик, – данный тест не предназначен для нас как индивидуумов. Симуляции важен океан, ей плевать на движение каждой отдельно взятой молекулы воды. Симуляция ждет реакции всего рода человеческого. Верховного спасителя не будет. Мы должны спасти себя сами.

Суббота, 10 июля 2021 года.

Бруклин, Кэрролл-стрит

На конверте значится: “Эби и Джоанне Вассерманам”, и Джоанна узнает свой собственный почерк, мелкий, убористый. Эби вскрывает его, в нем лежит вчетверо сложенный лист бумаги и еще два запечатанных письма.

Эби, Джоанна,

в этом конверте лежат письма – одно тебе, Джоанна, и я знаю, что ты все равно прочтешь его Эби, потому что так бы поступила я. Второе письмо, Эби, тебе и только тебе.

Как и ты, Эби, как и ты, Джоанна, как и многие другие пассажиры того самолета, я искала ответов или хотя бы подсказки в “Аномалии”, очень странной книге, написанной французским писателем, который был с нами на борту. Я ничего там не нашла, кроме разве что этой фразы: “Надо убить прошлое, чтобы можно было снова прожить его”.

Вот и мы тоже захотели обрести прошлое и поехали в шале в Вермонт в поисках доброжелательной природы. Эби зимой привез меня туда, привез тебя, Джоанна, и там, в те долгие снежные морозные дни мы решили завести ребенка. То, что мы с тобой тогда испытали, Эби, потрясло нас, и вот теперь мы понадеялись, что наши воспоминания нас поддержат и продиктуют всем троим, какой избрать путь.

Но на узкой каменистой дорожке между елями и пихтами, на символичной тропе, по которой можно было пройти только гуськом, мой бедный Эби, ты метался туда-сюда, без всякой радости, как спаниель между двумя хозяевами, и печально улыбался, словно извиняясь за то, что был рядом с другой, а потом за то, что приходилось так быстро к ней возвращаться. Тебя, собственно, и не было с нами в полном смысле слова, просто не было, ни со мной, ни с ней, ты разрывался между нами. Ты постоянно рисовал, пытаясь таким образом уклониться от вопросов без ответа, и я забрала с собой твои акварели, на память.