Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

Густые тени скрывали покосившиеся столбы с обрывками колючей проволоки, полуразрушенные бараки, утопающие в зарослях крапивы блоки административных зданий, кирпичи которых кто-то уже выковыривал из стен, надо полагать – жители окружающих деревень.

Я пожал плечами, и ощутил как за пазухой булькнуло. Совсем забыл! Достал бутылку «Братовки особой». Зэка одобрительно кашлянул, вертухай зашевелился, извлек из вещмешка кружки.

– Нас тут больше было, – сказал зэка, вытирая рот. – Как амнистию объявили, так половина лагеря тотчас и по домам рванула… гнилая половина. Бандеровцы, литовские лесные братья, полицаи… Как их под одну гребенку с нами, с политическими, амнистировали, не понимаю. Вот так у нас всё – сажать, не разбираясь, скопом, освобождать и реабилитировать – тоже скопом, без разбора – кто прав, а кто и за дело должен свою десятку без права переписки оттоптать.

– Почему вы остались? – вырвалось у меня. – Неужели считаете, что вас репрессировали… за дело посадили?!

– За дело? Нет, не думаю… не был я ни японским, ни немецким шпионом, вредительством не занимался, за границу выезжал только в составе делегации во главе с товарищем Литвиновым… да… – зэка понурил голову.

– У нас и сейчас выезд в страны капитала чреват наветом, – горько сказал я и приложился к кружке. – Доброхотов полно…

– Мы тогда в Лондоне с тамошними банкирами договаривались о кредитах для первых пятилеток. В обмен концессии предлагали, право преимущественной торговли, снижение пошлин… всякие были уступки, конечно. Вот где я вживую на буржуинов насмотрелся, даже не представляешь… Акулы, настоящие капиталистические акулы, перед которыми мы, матерые революционеры, строители первого в мире социалистического государства, – всего лишь мелкие рыбешки, еще один источник поживы. И что скрывать… мелькнула тогда мыслишка: супротив их военной силы мы устоим, выдержим, упремся, с места не сдвинемся, нам своей крови не жаль, лишь бы страна жила и работала… А вот против дельцов лондонского Сити и американского Уоллстрита можем и не выдюжить… Настоящие революционеры сидят на Уоллстрите, вот что тебе скажу, гражданин поэт. Не нам, и тем более не вам чета, увы…

– Мыслепреступление, – пробормотал я, но зэка услышал, вопросительно посмотрел, и я ему рассказал про писателя Орвелла и его книжку «1984».

Зэка покивал, тяжело, с кряхтением поднялся, потер колени, плотнее запахнул ватник. Руслан приподнял седую башку, но тут же уронил ее на лапы.

– Пойдем, поэт, покажу почему остались и почему место наше здесь и нигде иначе.

Светало, небо порозовело, воздух пронзали ледяные паутинки утренней свежести и близкой осени. Мы пересекли лагерь, вышли из ворот на дорогу, некогда утоптанную десятками тысяч ног гулаговских сидельцев, а теперь поросшую травой и деревцами. Вскоре открылась просека, прямой линией рассекающая тайгу.

– Вот, ради этого мы все еще здесь, – сказал старый зэка. – Видишь звезду? На нее и ведем железную дорогу, потому что без дороги на звезду нам никак нельзя, товарищ поэт. Коммунары никогда не будут рабами, и все, что они делают, даже в лагерях, – не рабский, а коммунистический труд. И пока дорогу на звезду не построим, никакой амнистии и реабилитации для нас нет и не надо. Здесь сидим, здесь сидеть и будем. И трудиться, не покладая сил.

Тишину нарушил вой верного Руслана.

– Пойдешь в ту сторону, – махнул рукой старый зэка. – Обогнешь болотце, а там до Ангары всего ничего, не заплутаешь.

Мы обменялись рукопожатием, я, поколебавшись, протянул ему бутылку с остатками «Братовки особой». Зэка хмыкнул, сунул бутылку за пазуху.

– Только ты… – он почесал затылок. – В общем, места здесь не слишком хорошие… То ли газ какой из болот выделяется, то ли так мерещится… ну, если чего почудится, не бойся, иди смелей. Неровен час, кружить начнешь, в трясине завязнешь…

– Мерещится? – я усмехнулся. С самого приезда в Братск мне только мерещится, да чудится. Привык. – Хорошо, пугаться не буду, пойду. Меня обыскались, наверное.

И я пошел, не оглядываясь, потому как был уверен – никого не увижу, лишь остовы старого лагеря – необитаемого острова Архипелага ГУЛАГ, да заросшую кустами и деревьями железную дорогу – останки колоссального проекта широтной трансарктической магистрали с меридиональными ответвлениями к богатейшим месторождениям Сибири, апофеозом которой должен был стать подземный тоннель на Сахалин. Все это мне рассказывали знакомые сидельцы, неистово куря одну папиросу за другой, глотая водку стакан за стаканом, не избавившиеся за годы оттепели от бурого колымского загара, а с ним – от промороженной худобы, следствия скудной пайки и каторжного труда.

Под ногами хлюпало, одолженные Феликсом сапоги вязли в топкой почве. Это отвлекло от раздумий. Я осмотрелся, выискивая подходящее деревце, из которого можно соорудить шест для прощупывания безопасного прохода. Впрочем, беспокоился напрасно, так как через несколько шагов ступил на старую, но еще крепкую гать. Гать вела вглубь болота, но я не сомневался – в конце концов она выведет к Ангаре.

Болотный туман клубами накатывал на деревянный настил, почти скрывая его в молочной белизне.

– Эге-гей, призраки! – крикнул и зашагал по бревнам, легко перепрыгивая там, где проступившая болотная жижа почти скрыла их. – Эге-гей, родимые!

И призраки отозвались. Взбурлила по сторонам от гати болотная жижа, туман сгустился, а во след кто-то хлюпал, топал, клекотал, поначалу один, но затем к нему присоединились и другие – хлюпающие, топающие, клекочущие. Спину и затылок обдало стылостью, я ускорил шаг, на стужа накатывала все гуще, я перешел на бег, но тут же рухнул со всего маху, запнувшись за склизкое бревно.

– Помогите… – горло пересохло, воображение подкидывало картины одна ужаснее другой – костяки в кандалах, с кирками, с крестами на дырявых грудных клетках, в драных сапогах на истлевших ногах, – призраки далекого прошлого, что сонмом хороводят вокруг Братской ГЭС, ненавидя ту электрическую силу, толикой излившейся здесь, но даже этой толики оказалось достаточно поднять, вздыбить из болот мрачные останки злобы, алчности, зависти, жажды душегубства мертвяков, ни на что не способных, разве что пугать до смерти случайно заплутавших.

– Хватайся! – сильный голос, полный праведной ярости, вырвал из тумана отчаяния, я ухватился за протянутую руку, рывком вскочил на ноги, а тот же голос: