Алекс Тарн - Хайм

Я опомнилась не сразу, уже после смерти снаружиста. После смерти, которая вполне логично была воспринята мною как уход абсолютно чужого человека… – даже не человека, а некой оболочки, чего-то типа скафандра глубоководных водолазов. Да-да, скафандр, некогда использованный и теперь покинутый человеком, – таким я видела это мертвое тело. Ведь Трай реально переселилась в Хайм, и любой из нас мог в любой момент удостовериться в этом несомненном факте! О чем же тогда горевать?

Но потом, когда вдруг выяснилось, что его убили… Это неслучайно стало для меня встряской: прежняя Трай никогда не решилась бы на такой страшный поступок. Это было первое замеченное мною отличие. Конечно, оно ни в коей мере не превращало хаймовский образ в клона: я по-прежнему полагал, что в Хайм переселилась истинная Трай. Нет, меня испугало другое: она была настолько настоящей, что развивалась, менялась – что, в общем, и свойственно нормальным людям. Вот только развитие это шло в каком-то неизведанном, чужом, не совсем приятном для меня направлении.

Пока они решали, куда деть труп, я отошла в сторонку. Мобильник лежал в кармане джинсов; я сунула туда руку, нащупала кнопки, и вопрос оформился сам собой. Если я еще оставалась нормальным законопослушным гражданином нормального наружного мира, то и поступать должна была соответственно. То есть звонить в полицию. Здесь только что умер человек или даже произошло убийство. А смерть любого человека – событие для другого человека, просто в силу элементарной человеческой солидарности. Мы принадлежим к одному и тому же роду. Мы не бросаем трупы своих на улицах, не выбрасываем их на помойку. Мы хороним их не только из соображений санитарии. Мы уважаем своих мертвых потому, что уважаем себя, свой род, свое племя. И это самоуважение обязывало меня набрать номер полиции. Они спросят:

– Кто говорит?

– Человек, – отвечу я. – Тут убили человека.

Чужие убили нашего. Приезжайте скорее.

Да-да, примерно так. Ведь я… человек?

Конечно, человек. Кто же еще? Оставалось изобрести предлог, чтобы выйти из комнаты. Едва лишь я подумала об этом, как Найт позвал меня от стола:

– Сынок, сходи посмотри, что там снаружи…

Я выскочила в кухню, на ходу вытаскивая телефон из кармана. И тут Постум сказал мне: «Нет!»

– Почему? – оторопела я.

– Не делай этого. Не звони им. Они чужие. Они все разрушат. Убьют Трай. Убьют меня.

– Но ведь я… ведь я…

– Нет, – ответил Постум. – Уже нет. Теперь спрячь телефон, посмотри в окно и вернись в гостиную.

И я сделала всё в точности так, как он… как я приказал. А потом вышел наружу вместе со всеми своими, чтобы оттащить в чужие владения чужого мертвеца. Было очень тяжело и страшно, но я справился. Ведь я защищал свой Хайм, свой храм, свой род и свое племя – племя бессмертных.

Когда мы вернулись в дом, на Найта и Программера было жалко смотреть. Особенно на Найта: казалось, стоит ему совершить какое-нибудь неосторожное движение, и его внешняя оболочка развалится на куски. Только этого нам сейчас не хватало – возиться еще с одним трупом! В конце концов, я всего лишь пятилетний ребенок и не должен таскать на себе мертвецов. Максимум – помогать в этом взрослым…

В доме были три ванные комнаты, так что хватало на всех одновременно. Программера задержал телефонный разговор. Возможно, это выглядело не по-товарищески, но мы с Найтом не стали дожидаться его окончания. Я встал под горячий душ и закрыл глаза, вслушиваясь, как приходит в себя окоченевшее тело, как расправляется спина, расслабляются мышцы. Вода стекала по волосам на плечи, грудь, живот. Мысли текли медленно и лениво. «Так это называется, – думала я. – Не оболочка, а плечи, грудь, живот, спина… Ну при чем тут скафандр? А с другой стороны – не все ли равно? Назови так, назови эдак – это ничего не меняет. В конце концов, у скафандра тоже кожа, и плечи, и спина. Вопрос – кто я? Вот в чем дело. Кто я?»

Когда, переодевшись в сухое, я вышла из своей комнаты, Найт причесывался у зеркала в коридоре.

– Как дела, сынок? – весело спросил он. – Жив?

Лично я как заново родился… Пойдем ставить чайник.

Мы спустились в гостиную. Программер неподвижно стоял возле своего рабочего стола, точно на том же месте, где мы оставили его четверть часа тому назад. С его мокрого рукава текло, и мерно падающие капли воды разыгрывали ксилофонный концерт на фоне жужжащей аппаратной стойки. Он был явно не в себе, наш странный хозяин, и это печальное зрелище заставило нас пожалеть о своем недавнем решении оставить его наедине с телефоном. Честно говоря, Программер еще при первой встрече произвел на меня впечатление человека с параноидальным складом психики, но наше ночное приключение и вовсе выбило его из колеи. Он рвался куда-то бежать, причем немедленно, прямо сейчас; сочетание этого бреда с насквозь мокрой одеждой, лихорадочной дрожью и напавшим на него столбняком производило крайне тяжелое впечатление.

Найт стал успокаивать хозяина, а я побежала наверх готовить ванну. Усадив в нее несчастного Программера, мы вернулись в гостиную.

– Не волнуйся, мальчик, – сказал Найт, устраиваясь на офисном стуле с кружкой чая в руках. – С ним все будет в порядке. Переработался. В последнее время он почти не спит.

Я недоуменно пожала плечами.

– Зачем так гнать? Я понимаю – раньше, когда нужно было успеть до того, как умрет снаружист. Но сейчас? Разве он не закончил наш проект?

– Закончил для нас троих, – кивнул Найт. – Но в Хайме кроме нас есть еще миллионы людей. Мы помогли Программеру создать универсальную программу. Теперь он хочет, чтобы она работала на всех.

– Ты хочешь сказать, что больше никому не придется сидеть с датчиками на груди и на запястьях?

Найт улыбнулся.

– Не придется. Мы трое отсидели за все человечество. Видишь ли, сынок, люди хотя и отличаются друг от друга, но ненамного. И потом, эта система устроена так, что самообучается по ходу дела. У Программера они все такие. Он ведь один, не может себе позволить долго возиться с каждой программой. Строит, отлаживает и отпускает на волю: дальше живи сама, учись, исправляйся, действуй. Здорово, правда? Он пытался мне объяснить, как это работает, но я мало что понял. Только кивал, чтобы не злить. Ты ведь знаешь, как он злится, когда сразу не усекают? – он рассмеялся и отхлебнул из кружки. – Ну вот… Одно я усвоил точно: он уже очень близок к успеху. Очень-очень.

Мы помолчали.

– А что будет потом? – осторожно спросила я. – Ну, когда он закончит?

– Не знаю… – Найт скорчил пренебрежительную гримасу. – Нам-то что? Мы-то бессмертны. У нас с тобой слишком длинное «потом», чтобы загадывать. Или наоборот – оно достаточно длинное, чтобы быть абсолютно уверенным: потом будет всё. Всё, что только можно представить. Устраивает?