Алекс Тарн - Хайм

– Восемь лет… – задумчиво проговорил водитель. – Много, а? Умножить на триста шестьдесят пять, это ж сколько будет. Много… И каждый день я там. Каждый день. Потому что она обижается, когда я пропускаю. Ага. Я за все это время четыре раза только и пропустил. Два раза драндулет мой ломался, и еще два… неважно. И каждый раз она обижалась. Ей ведь тоже непросто там, одной-то. Мне вот легче: домой заскакиваю, драндулет, попутчики вот вроде тебя… А ей? Сама подумай: всё лежишь и лежишь, это ж рехнуться можно. Ага. Другим кажется, что она ничего не чувствует, бревно бревном. Но я-то знаю: она всё слышит. Всё, каждое слово. И ждет меня. Ага.

Он хохотнул и на секунду повернулся ко мне, приглашая посмеяться вместе с ним.

– Глупо ведь, правда? Надо ж такое сказать – бревно! Или еще говорят – овощ. А какой она овощ? Овощ не дышит, а она дышит. А дышит – от слова душа. Значит, душа в ней жива. Это как драндулет, да? И я в драндулете. Он, допустим, сломался. Сломался и встал. И стоит, бревно бревном. Но я-то внутри живой! В кабине то есть. Живой, правда?

– Умм, – согласно промычала я.

– Ага… Я, знаешь, там часто ночую. Чтоб драндулет зря не гонять. Да и ей приятно. Муж и жена должны спать в одной комнате. Там кресло есть, стулья. Если составить, то… – он вдруг фыркнул. – Мне как-то санитарка говорит. Ты, говорит, ненормальный. Так, говорит, тоже нельзя. У человека должна быть своя жизнь. А я ей говорю… Это, говорю, и есть моя жизнь. Ага. Вот так. Это и есть.

«Нет, – подумала я. – Он совсем не похож на того таксиста. Хотя кто его знает. Может, и таксист был не так уж и плох. Они просто ужасно несчастны, все до одного. Как-то оглушительно несчастны. Но выбора-то нет. У них просто нет выбора. Если не считать Хайма».

Мужичонка прищелкнул пальцами.

– Я вот чего думаю. Это всё вопрос времени.

Драндулет чинят? Чинят. И ее драндулет, в смысле, тело, тоже починить можно. Только пока не знают как. Но ведь когда-нибудь узнают, так? Может, даже очень скоро. Может, завтра. Или послезавтра. Наука… – он уважительно покивал небритым подбородком. – Главное, что внутри она жива. Ага. Нужно подождать. Вот мы и ждем, вместе. И ты тоже жди. Ну и что ж, что немая? Внутри-то ты целая, так? Так? Вот то-то и оно…

Шоссе втянулось в улицу, пошли неказистые дома, магазины, скверы, тротуары – непримечательный облик серого, не слишком большого города, каких тысячи на этой земле. Уже совсем рассвело.

– Ну вот, – сказал мой водитель. – Сейчас парк проедем, а там и больница. Тебе-то куда потом?

Я улыбнулась и показала вперед.

– Что, тоже в больницу? – догадался он. – Вот так история! А ведь верно, ты же небось лечиться едешь. Ага. Все правильно. Повезло тебе со мной. До самого места, с ветерком!

Мы въехали на больничную стоянку. Перед тем как распрощаться, я протянула ему сотенную купюру. Боялась обидеть, и зря: судя по тому, как мужичонка обрадовался, деньги явно были для него нелишними. Уже сидя в больничном кафе, я корила себя за то, что не дала больше. Ведь ему еще долго ждать чудес от науки, а мне эти банкноты уже ни к чему. До назначенного времени оставалось чуть меньше шестнадцати часов.

Чуть меньше шестнадцати часов до рождения нового мира, нового счастья – для всех нас, злобных несчастливцев, мыкающихся во тьме невыносимых мук от смерти до смерти. Для меня, для этого мужичонки и, может быть, даже для его парализованной жены. Возможно, еще не поздно спасти и ее. Возможно, он прав, и она действительно еще жива, еще ждет спасения в мертвой неподвижности своего «драндулета». Она – и миллиарды других – таких, как она, как я, как злобный таксист, как Постум и Трай, как сам Программер.

И кто принесет им это счастье? Я. Я, убогая калека, безмолвная уродина, одинокая жертва удушающих слов. Я нажму на кнопку. Я скажу: «Да будет Пуск!» Я запущу механизм нашего мира при помощи одного простого слова – примерно так, как это сделал великий Создатель в начале времен. А как сказал, прощаясь, Программер, помнят всегда того, кто нажал на кнопку. Это даже забавно, что именно мне выпало в итоге сыграть роль Творца. Кто бы мог подумать…

Время замученным мулом ковыляло по кругу настенных часов, волоча за собой тяжелые рычаги стрелок. Когда запахи кафе надоели мне до тошноты, я отправилась в прогулку по больнице. Я шла по коридору операционного отделения, где, натыкаясь друг на друга, неприкаянно слонялись люди со стертыми лицами и невидящими, обращенными внутрь взглядами. Рядом за запертыми стеклянными дверьми хирурги кромсали тела их детей, родителей, любимых; глядя на неподъемную тяжесть их ожидания, я устыдилась своим жалобам в адрес медленно текущего времени.

Я сидела в вестибюле приемного покоя, когда парамедики выгружали из подлетевших амбулансов носилки с человеческими телами, искореженными в очередной катастрофе. Я слушала тревожную дробь, выбиваемую на плитках пола колесами их тележек, дробь барабанов смерти, готовой сожрать свежее мясо своей ежечасной, ежеминутной кровавой бойни. Я видела белки закатившихся глаз, окровавленные кисти рук, неестественно вывернутые, переломанные конечности. Чем заслужили эти бывшие люди столь жуткую, столь бесчеловечную казнь?

Я проходила мимо онкологических палат, где с высоких подушек смотрели на меня неестественно худые лица несчастных, пожираемых изнутри чудовищными клешнями рака. Я читала в их взглядах смиренное согласие пойманной жертвы, которую кромсает урчащий от вожделения хищник. Они уже не сопротивлялись и не просили ничего, кроме морфия и скорейшего конца: «Жри меня, пожалуйста… – но зачем же так больно? Зачем же так мучить? Вот он я, бери…» В другом отделении, уставившись в потолок бессмысленным взором, лежали живые трупы парализованных, а рядом по коридору передвигались на инвалидных колясках те, кому не повезло наполовину меньше. Где-то тут вел свою бесконечную одностороннюю беседу с женой мой сегодняшний водитель…

Сколько крови, муки, страданий! Если вдуматься, то не было места, более подходящего для акта творения новой Вселенной, чем земная больница – средоточие язв и болячек наружного мира. Я вспомнила, что снаружистка Постума работала в детской больнице – там, должно быть, еще страшнее… Ничего, люди. Потерпите еще чуть-чуть. Мой добрый Хайм примет вас всех, без разбора и без остатка.

Когда я вернулась в больничное кафе, часы на стене показывали пять с небольшим. Ждать оставалось уже не так долго. Я села за столик, всем телом ощущая навалившуюся усталость. Сейчас бы вздремнуть… Выдержу ли? Выдержу, выдержу… – одна мысль о кнопке «Пуск» бодрила, как сотня чашек кофе. Кстати, о кнопке: откуда лучше всего подсоединиться к интернету, когда время дать команду? Да хоть отсюда, из столовки… Боже мой! Меня вдруг как обожгло: я ведь даже не проверила, есть ли тут устойчивая связь со спутником! Какая непростительная беспечность!