Андрей Столяров - Аркадия

— Мы нисколько не хуже, — говорила она.

Я в ответ обнимал её и шептал на ухо:

— Вы гораздо лучше… Лучше… Особенно — ты…

Больше всего, как ни странно, нас сблизила мелкая аварийная ситуация. Однажды по общей звуковой связи вдруг забибикала череда резких сигналов, а затем Эразм сообщил, что в юго-западной части полиса, Синий район, замечено проникновение внешней биоты. Никакой опасности для граждан Аркадии нет, успокоил нас он, однако будет проведена локальная дезинфекция. Жителям указанного района от границы с Развалинами до Второго кольца рекомендуется в течение трёх часов не покидать жилых помещений.

Нас с Ноллой это не слишком встревожило. Биота, несмотря на три слоя защиты, иногда в полис всё же просачивалась. Я помнил, как года четыре назад внезапно пожухла трава вокруг одного из наших озёр: её корни сожрали какие-то микроскопические червячки. Или как несколько раньше, тоже на граничащих с Развалинами домах, вдруг появилась бордовая плесень, впрочем, как тут же выяснилось, не представляющая никакой угрозы. Её быстро зачистили. Эразм с такими инвазиями справлялся успешно. Сам же Периметр, опоясывающий Аркадию, был, безусловно, надёжен. Микрофлору и насекомых он уничтожал или отпугивал мощными ультразвуковыми ударами, крупных животных — таким же периодическим излучением инфразвука, ну а для хищников и троглодитов существовали лазеры, кстати, не убивающие, а просто обжигающие кожу, как прикосновение раскаленного утюга. Этого было вполне достаточно. Троглодиты не беспокоили нас уже много лет.

Так что волноваться нам было не о чем. И вместе с тем эти три карантинных часа, проведённых как бы вне остального мира, многое изменили. Не помню, каким образом мы с Ноллой вышли на тему Игр, но она прильнула ко мне и почти неслышно сказала:

— Ты станешь чемпионом уже в этом сезоне… Ты победишь… Я в тебя верю…

Со мной в этот момент что-то произошло. Я, разумеется, знал статистику семейного существования: совместная жизнь пары длится обычно от трех до шести месяцев. Редко кто дотягивает хотя бы до года. Ну а уж если кому-то удаётся пересечь трёхлетний рубеж, то об этой экстравагантной новости вещают в телесетях. Таких пар в Аркадии было не более десяти: три года, более тысячи дней — почти непредставимый для обычного человека срок.

Всё это я, разумеется, знал. И тем не менее меня словно прошибло: не три месяца, не шесть месяцев, и даже не три года — у нас с Ноллой это уже навсегда, на всю жизнь, и никакая другая жизнь нам не нужна.

В общем, сейчас трудно в это поверить, но я и в самом деле был счастлив.

Лишь один эпизод несколько омрачил тот период. Примерно через месяц, после того как Нолла ко мне переехала, мы с ней отправились на разборку Развалин. Это были добровольные общественные работы, такие же как воспитатели в Инкубаторе или учителя в пяти наших районных школах. Развалины же образовались в результате трёх последовательных оптимизаций, которые в своё время осуществил Эразм. Необходимость их была очевидна: первоначально Аркадия была слишком плотно населена — следствие допущенной ещё при проектировании ошибки. Возникла тревожная диспропорция между количеством граждан и ресурсами, необходимыми для того, чтобы обеспечить им нормальный уровень жизни. Поэтому функционирование Инкубатора было временно прекращено, новые поколения вводились в жизнь с определенной задержкой. А разбивка оптимизации на три цикла была призвана смягчить этот процесс: депопуляция происходила медленно, естественным образом, без каких-либо социальных издержек. В общем, жилая зона Аркадии сокращалась, стягивалась к центру города, оставляя за собой пустые дома, которые отключались от коммуникаций и постепенно ветшали.

Сначала демонтажом занимались ремонтные роботы, но затем, по мере выхода их из строя, решено было привлекать к этой деятельности людей. С добровольцами никаких трудностей не возникало. Напротив, многие с охотой занимались разборкой, расчисткой, создавая для этого в своих районах целые коллективы. Работа была творческой, увлекательной, в Развалинах можно было найти и оставить себе массу интересных вещей, к тому же за неё начислялись социальные баллы — и на экзотические пищевые добавки, и на особые фасоны одежды. Но главное — все осознавали её нужность: расчищенные участки засевались травой, низким плотным кустарником, которые обладали дезинфицирующими свойствами, они препятствовали проникновению в полис внешней биоты, вследствие чего расширялась наша охранная зона.

Так вот, когда мы вместе с танцевальной командой Ноллы обследовали, перед тем как начать снос, трёхэтажный обшарпанный флигель, прилепленный к стене бывшего Товарного центра, то оказалось, что он заселён. В одной из комнат его, слегка приведённой в порядок и, кстати, единственной застеклённой, чадил крохотный костерок, над ним в прокопчённом ведре булькало какое-то варево, а вокруг на тряпье, натасканном неизвестно откуда, расположились несколько человек.

Мы так и застыли.

Это были отказники. Ни я, ни Нолла, ни девочки из её группы никогда раньше с ними не сталкивались. Отказниками у нас называли тех удивительных индивидуумов, кои, достигнув предельного возраста в шестьдесят пять лет, не отправлялись, как все нормальные люди, в Дом Снов, а предпочитали жить дальше, если, конечно, это можно было назвать жизнью. В центральной части полиса места им, разумеется, не было, отказники либо сбивались в группы, уходили в Дикие Земли, и более о них никто ничего не слышал, либо — и таких было довольно много — перебирались в Развалины и кое-как обустраивались там. Одежду они находили в пустых домах, а что касается пищи, то генномодифицированные трава и кустарники, прорастающие и здесь, выполняли не только дезинфицирующие функции, но были также богаты белками, углеводами, витаминами и, как объяснял Эразм, представляли наш пищевой резерв на случай критической ситуации. То есть, существовать было можно. По слухам, отказник, если ему повезёт, мог протянуть в Развалинах ещё лет пять или шесть.

Я всё равно их не понимал. Чипы у отказников были отключены, квалифицированной медицинской поддержки они, в отличие от других граждан Аркадии, не получали, а потому сразу же начинали болеть, причём мучительно, непрерывно и без малейшей надежды на выздоровление. В роликах, которые нам показывали на уроках, это выглядело ужасно и отвратительно. Нолла потом сказала, что не могла на это смотреть. Ну и зачем такие страдания? Кому это нужно — терпеть боль, гниение заживо, мучительное умирание, превращаться в калек с безобразной тканевой патологией, жить при этом в грязи, точно животные, жрать траву, листья кустарников? Не лучше ли уходить из жизни с достоинством, как и положено человеку? Ведь существует же спасительная эвтаназия: шагнул в Дом Снов и безболезненно исчез из этого мира. Просто, как хлопок в ладони, тут же поглощаемый тишиной.