Тимур Максютов - Чешуя ангела [litres]

– Всегда, – говорю я. – Я всегда в светлых одеждах.

– Пойдёмте, ну пожалуйста, вместе мультик посмотрим про птичку Тари, и как Маша над медведем смеётся, она прикольная, хотя мама говорит, что давно бы за такое поведение по ж… по попе надавала. Мама не велит гостей приглашать, но за вас не будет ругать. Пойдём, а?

Я устал. Устал прятаться, бродить, разговаривать с призраками. Я не спал с весны, я устал.

Девочка отдаёт мне оранжевый зонт с торчащими железными косточками, берёт меня за руку и ведёт.

Дождь всё сильнее.

Особняк Акселя, осень

Дождь всё сильнее.

Девчонки сидят на скамейке напротив входа в особняк Акселя, один зонт на двоих, словно временное убежище, маленькая хижина, спасающая от неуютного мира. Белка спёрла открытую бутылку шампанского, вынесла в рюкзаке, один стаканчик на двоих, пьют по очереди. Белка говорит:

– Я долго привыкнуть не могла, что в Питере солнца нет. Плакала даже, домой хотела, в лето. Абрикосы, виноград, тонна вина в подвале. А потом свыклась как-то.

Елизавета говорит:

– Мой город особенный, тут солнце не на небе, а внутри людей, так и выживаем. Помнишь, у Георгия Цветова?

– Не помню, – признаётся Белка. – Не читала, только фамилию слышала.

– Про него забыли, а Игорь вытащил из забвения. Статьи писал, лекции читал, памятник этот, когда танк нашли. Добился переиздания, трёхтомник вышел.

– Молодец Игорь.

– Козёл он! – говорит Елизавета и опять начинает плакать.

Белка ставит бутылку на землю, зажимает кроссовками, гладит подругу по плечу.

Приём у Акселя подходил к концу, лохматые поэты рвали у рэпера микрофон, губодутые кисы разъезжались на афтерпати, выбритый-выщипанный художник флиртовал с официантом, в углу спал мятый дядька в перекрученном галстуке. Игорь всё не появлялся. Елизавета наконец решилась, подошла к распорядителю.

– Дьяков Игорь Анатольевич, историк? А вам зачем знать, сударыня?

Распорядитель прилепил дежурную улыбку, но глаза оставались профессионально холодными, в интонации – снисхождение: много вас таких, любительниц выпить на халяву и подцепить мужчинку.

– Я его сотрудница, мы вместе пришли.

– Вполне может быть, сударыня. Так бывает: пришли вместе, ушли порознь. Игорь Анатольевич закончил переговоры с Семёном Семёновичем и давно уехал.

И контрольный:

– Уехал не один. С дамой.

Елизавета улыбнулась:

– Да, конечно. Он так и планировал, как я могла забыть.

Развернулась и пошла, покачивая бёдрами, чувствуя на спине и пониже плотоядные взгляды.

Улыбаясь, дошла до туалета, разревелась в кабинке. Оттуда, как улитку из раковины, её выковыряла Белка. Сказала:

– Конечно, козёл. Они все такие. Любому кусок сиськи покажи, бедром прижмись – родину продаст. Смотри. Эй, мужчина! Да проснись ты.

Лысый дядя всхрапнул, поднял багровое лицо, потрогал красной рукой перекрученный галстук.

– А? Электроды привезли?

– Да какие электроды?! Не хотите продолжить вечер в прекрасной компании?

Дядя прищурился, бесцеремонно отодвинул в сторону Белку, поглядел на Елизавету, причмокнул.

– Понимаю, не с Урала. Я Филимонов, ты любого в Питере спроси, скажут: никого нет лучше по металлоконструкциям. Поехали, девчонки, на Петроградке есть отличная чебуречная, продолжим вечер до утра, хе-хе…

– Я тебе говорила? – хмыкнула Белка.

– А потом в баньку, у меня баня в Войбокало, отдохнём, расслабимся.

Елизавета передёрнула плечами:

– Слюни подбери, дядя. У нас самообслуживание, подрочишь – расслабишься.

Взяла Белку под локоток, повела прочь. Филимонов вздохнул:

– Как всегда, блин…

– Восемь лет, как из декрета вышла, без продыху, без просвета, по четырнадцать часов. Утром в час пик, вечером в час пик, метро ненавижу: жмутся, воняют. Дочка брошенная, сама растёт. Письмо писала на Новый Год: «Дорогой дедушка Мороз, не надо мне ни самоката, ни телефона, просто найди моего папу и скажи ему, что я без четвёрок закончила четверть и стихи буду читать на школьном концерте. А если папы всё-таки нет, так сделай его, пусть тебе эльфы помогут!» Я письмо нашла, ревела. Из-за этой работы себя пролюблю – ладно, а дочку нельзя, понимаю, что неправильно, но ничего поделать не могу, всё на мне держится, он же без меня всё перепутает и забудет, бестолочь.

Елизавета проигнорировала протянутый Белкой стаканчик, глотнула прямо из горлышка, захлебнулась, закашлялась.

– Я сейчас на фрилансе, уже не представляю, как всё это терпела, – сказала Белка. – Помню, в маленьком издательстве, худредом, обложки эти идиотские с сиськами. Как-то запара была под новый год, серию запускали, весь декабрь, не разгибаясь, даже тридцать первого. Вывалились с девчонками на улицу, никакие, руки дрожат, в глазах сплошные пятна, а вокруг народ куражится, куда-то с тортиками бегут, в шапках этих дурацких с помпонами, фейерверки грохочут, а у нас сил нет такси вызвать, да и откуда возьмётся такси за полчаса до Нового Года, кто поедет? Сидим на скамейке, а одна, Ирочка, выпускающий редактор, маленькая и отважная, как воробей, говорит: «Господи, девочки, когда-нибудь это всё закончится, выбьем у главреда отгул, пойдём в лучший ресторан и напьёмся. Туфли наденем на каблуках, накрасимся, для себя, не для мужиков». Сидим, всё это представляем и ревём, ревём.

Белка заблестела глазами, хлебнула из стаканчика.

– С ним что-то случилось, я чувствую. – вдруг сказала Елизавета.

– Опять началось, – вздохнула Белка. – Хорошо же сидим, терапевтично, без истерики.

– А никакой истерики, трезво и разумно. Игорь никогда телефон не выключает, даже ночью. Из-за портьеры не выходил, я смотрела. И Аксель мутный, дело странное с этим Горским, изумруды, «Русазия», какие-то заговоры, то ли масоны, то ли рептилоиды.

– Про Акселя правда, систер, я интересовалась. Официальной информации ноль, а слухи плохие. Опасный человек, там такой шлейф с девяностых – внезапные инфаркты у конкурентов, стрелки-разборки, люди пропадали.

– Вот именно, пропадали. Надо что-то делать, нельзя же так сидеть, бежать надо!

Елизавета вскочила, вывернулась из-под зонта. Белка схватила её, дёрнула обратно на скамейку: