Анна Семироль - Игрушки дома Баллантайн [litres]

– Пойдем… – вздыхает мальчишка.

Сибил переступает босыми ногами, морщится.

– Пятку ушибла, когда бежали, – жалуется она.

Брат усаживает ее на край тротуара, садится рядом. Девочка кладет ему ногу на колени, Уильям осматривает ссадину на пятке. Накрывает ранку ладонью правой руки, левой переплетается с Сибил пальцами.

– Сейчас у меня немного поболит и пройдет, – обещает он.

К дому они возвращаются, бережно поддерживая друг друга под руку. Сибил идет ровно, Уильям слегка прихрамывает.

– Ой, папа… – испуганно ахает Сибил.

Брендон ждет детей у калитки. Они подходят, делают виноватый вид. Он подхватывает обоих на руки, относит в дом. В прихожей ставит на пол, смотрит на них ласково и качает головой.

«Пожалуйста, не делайте так больше. Я волновался».

– Мы же дома, – вздыхает Уильям.

– И больше мы так не сделаем, потому что Этьен уехал и не вернется, – шепотом говорит Сибил и отворачивается.

В восемь утра просыпается Эвелин. Находит подсунутый под дверь комнаты исписанный мелким почерком лист и картонную папку. Трет сонные глаза, зевает, возвращается в кровать. Откидывает занавеску, чтобы впустить в комнату побольше света и прочитать послание.

«Моя дорогая Эвелин. Прости, я не стал тебя будить, чтобы попрощаться. Иначе я не смог бы уехать. Ева, нам нельзя быть вместе. Я – это вудупанк, а вудупанк – это громадный соблазн и риск для тебя. Я не сумею тебя удержать и сберечь, Ева. Во время ритуалов ты становишься другим человеком. Страшным, властным, чужим, одержимым. Ритуалы для тебя превратились в наркотик. Я распускаю людей официально и прошу тебя не искать никого из нас. „Цветок тиаре“ теперь полностью принадлежит Агнесс Флетчер, я не буду мозолить тебе глаза в Нью-Кройдоне.

В папке – бумаги, оформленные на тебя. Лавандовое поле близ Гринстоуна теперь твое. Помнишь, ты спросила, что я могу тебе дать? Свободу, Ева. Без любви только она имеет смысл. Будь счастлива, моя Мадан. Прощай.

Любящий тебя, Э. Л.».

– С-скотина, – цедит Эвелин сквозь зубы. – Тварь трусливая! Предатель!

Дрожащими руками она комкает письмо, швыряет его на пол. Туда же летит папка с документами. Девушка мечется по комнате, натыкаясь на мебель, как слепая.

– Испугался, Легран? Я, значит, чудовище, да? Подменыш? – шипит Ева, кривя губы.

– Ева, что случилось? – испуганно спрашивает из коридора Элизабет.

Эвелин рывком распахивает дверь, предстает перед матерью в одной ночной сорочке, с лихорадочно блестящими глазами.

– Все хорошо, мама. Я теперь хозяйка большого куска земли и снова девушка на выданье!

Элизабет смотрит на дочь с тревогой, тянется пригладить взъерошенные черные волосы. Эвелин отшатывается, улыбается, как одурманенная.

– Что же вы мне раньше не сказали, что я проклятая, мам?

– Ева, родная, ну что ты такое говоришь? Что произошло? Вечером же разошлись спокойно, обо всем договорились…

– О чем же? – щурится Эвелин.

Элизабет растерянно хватает ртом воздух, ищет слова.

– Что ничего не меняется… ты наш любимый ребенок, Этьен тебя любит… Что ты не станешь больше…

– Не любит, мама! И никогда не любил, как я и думала, – давится горькими словами Эвелин. – Сбежал, как только подвернулась возможность. Мерзавец. Ничего. Он мне не нужен. Не нужен!

– Тише, не кричи, – умоляет Элизабет. – Успокойся, родная.

– Я спокойна, мам. Я даже рада, что не ошиблась в нем. Мне не нужен трус в качестве мужа.

– Ева…

– Ни слова не желаю слышать, мама. Ни слова больше о нем. Дай мне побыть одной. Я приведу себя в порядок и спущусь завтракать.

Она выходит, когда младшие уже допивают какао и доедают остатки лимонного пирога. Берет со стола нож и срезает под корень плотно заплетенную косу. Короткие пряди рассыпаются по щекам.

– Ева! – ахает мать.

– Меняю имидж, – невозмутимо отвечает Эвелин.

– Милая, ты ж ее десять лет отращивала…

– Я без волос перестаю быть твоим ребенком?

Элизабет поджимает губы, качает головой. Близнецы смотрят на Эвелин осуждающе. Она ловит их суровые взгляды, подмигивает заговорщически:

– А с кем я сейчас купаться пойду, кто-нибудь подскажет?

– С мамой.

– Сибил, ты чего такая мрачная?

Девочка встает из-за стола, брат тут же присоединяется к ней.

– Зачем ты все портишь? – спрашивают они в один голос.

Ева делает вид, что не услышала.

– Скорее собирайтесь! Мам, и ты. Идем купаться, а потом заглянем в магазин, прикупим мелкашкам ко дню рождения обновок. Мам, ну не смотри так. Хочешь, я тебе прическу такую наверчу, что полгорода помрет от зависти?

– Тоже ножом? – без улыбки спрашивает Элизабет.

Девушка убирает нож в ящик стола, пожимает плечами.

– Расческой и плойкой, конечно. Могу чуть-чуть подровнять ножницами. – Ева разжимает левую ладонь, в которой держит отрезанную косу и маленькую куколку вуду. – А, чуть не забыла. Сибил, держи игрушку.

Фигурка ложится в подставленную ладонь. Девочка тут же прячет ее в нагрудный карман. Уильям еле заметно улыбается.

– Сибил, пойдем одеваться?

– Отдельно! – успевает строго прикрикнуть Элизабет, прежде чем близнецы убегают на второй этаж.

В детской Сибил вытаскивает куколку из кармана, глаза сияют от восторга.

– Мы же его никому не отдадим? – спрашивает она брата.

– Конечно. Спрячь получше. Ева захочет его найти и сломать. Нельзя позволить.

– Надо носить с собой. Всегда-всегда. Тогда ничего не случится.

Мальчик кивает, достает из ящика стола жестяную коробку от леденцов. Девочка бережно укладывает в нее фигурку, поглаживая ее пальцем. Накрывает носовым платком.

– Спрячь. Вернемся – я сошью мешочек, чтобы носить на шее.

– И мне тогда. А то нас смогут различать по нему.

– Будем носить по очереди, – решает Сибил. – А теперь переодеваемся. Я хочу к морю.

На пляже Эвелин садится по-турецки и начинает плести из отрезанных волос длинную веревочку толщиной почти в мизинец. Тонкие пальцы с покрытыми бледным перламутром ногтями ловко завязывают узелок за узелком.

– Милая, что ты делаешь? – спрашивает Элизабет.

– Хочу сохранить. В ней было десять лет памяти, – отвечает Ева, вплетая очередную тоненькую прядь. – У вудупанков есть хорошая традиция: никогда не выбрасывать волосы. Ими могут воспользоваться твои недруги. И еще: не позволяй стричь себя тому, кому не доверяешь.

Близнецы кидают в море камешки, считают, чей проскачет дальше. Элизабет наблюдает за ними из-под ладони, щурится на солнце. Ева плетет, тихо напевая что-то, чередуя несколько нот. Океан нежится под солнцем, неподвижный и гладкий, как зеркало.

– Замер. Слушает, – усмехается Эвелин.

– Кто?

– Кто-то большой и сильный, мам. Далеко-далеко отсюда.

Элизабет кивает.