Фредерик Пол - Торговцы космосом [сборник litres]

Допустим, я хочу узнать, как будет вести себя планета Марс в течение ближайших нескольких лет. Я беру все, что мне известно о Марсе, и перевожу в числа: одно число – для его скорости на орбите, другое – для массы, третье – для диаметра в милях, четвертое определяет, с какой силой притягивает его Солнце, и так далее. Сообщив компьютеру все, что он должен знать о Марсе, я рассказываю ему с помощью таких же чисел о Земле, Венере, Юпитере, о самом Солнце, обо всех прочих глыбах материи по соседству, которые, на мой взгляд, оказывают влияние на Марс. Затем я обучаю компьютер некоторым простым правилам, в соответствии с которыми набор чисел, описывающий, скажем, Юпитер, воздействует на числа, описывающие Марс: закон обратных квадратов, некоторые законы небесной механики, ряд релятивистских поправок – компьютер должен знать очень много разных вещей. Но не больше, чем я ему рассказал.

Когда я сделаю все это – не по-английски, конечно, а на одном из языков, понятных компьютеру, – внутри его будет храниться математическая модель Марса. Потом этот математический Марс может вращаться в математическом космосе столько, сколько мне хочется. Я говорю компьютеру: «18 июня 1997 года, 24.00 по Гринвичу», и он… наверное, можно сказать – он «представляет», где будет находиться Марс по отношению к моему телескопу «Квестар», стоящему на заднем дворе, в полночь по Гринвичу 18 июня 1997 года, и сообщает мне, в какую сторону смотреть.

Конечно, вы понимаете, что это не настоящий Марс, а только математическая модель. Но чтобы узнать, куда направить свой маленький телескоп, я могу считать модель «настоящим Марсом», только все происходит намного быстрее. Мне не нужно ждать 1997 года; я узнаю все за пять минут.

Но не только планеты могут продолжать математическую квазижизнь в банках памяти компьютера. Взять моего друга Шмуэля. У него тоже есть своя шутка, и состоит она в том, что он делает двадцать детей в день на своем компьютере. Он имеет в виду, что после шести лет усилий ему наконец удалось описать в виде чисел развитие ребенка в утробе матери, весь его путь от зачатия до рождения.

После этого было сравнительно легко описать все, что может произойти с детьми до их рождения. У мамы высокое кровяное давление. Мама курит по три пачки сигарет в день. Мама заболела скарлатиной или получила удар в живот. Мама продолжает каждую ночь трахаться с папой, пока ее не увезут в роддом. И так далее. Суть всего этого в том, что Шмуэль может видеть, когда что-то идет не так и дети рождаются недоразвитыми, или слепыми, или с ретролентальной фиброплазией, или с аллергией к коровьему молоку. Это проще, чем приносить в жертву множество беременных женщин, вскрывая их, чтобы посмотреть.

Ну ладно, вы больше не хотите слушать про математические модели, поскольку какой для вас интерес в математических моделях? Я рад, что вы спросили. Давайте рассмотрим пример. Предположим, вчера вечером вы смотрели парад звезд «Давным-давно» и видели Кэрол Ломбард или Мэрилин Монро в юбочке, развевающейся над симпатичными бедрами. Полагаю, вам известно, что этих девушек нет в живых. Я также полагаю, что ваши железы среагировали на мерцание катодной трубки так, как будто они живы. И поэтому вы все же получаете удовольствие от математических моделей, поскольку каждая из этих великих девушек в каждом своем движении и улыбке – не что иное, как число из нескольких тысяч цифр, преобразованное в световое пятно на фосфорном покрытии. И еще несколько чисел, чтобы выразить частотные характеристики их голосов. Ничего больше.

Суть заключается в том (как часто я употребляю эту фразу!), что математическая модель не только изображает реальный предмет, но иногда столь же хороша, как и реальный предмет. Нет, честно. Я имею в виду, неужели вы действительно полагаете, что если бы это были живые Мерилин или Кэрол, видимые, скажем, в свете прожекторов, то вы получили бы большее впечатление, чем от потока электронов, создающего их изображение в кинескопе?

Однажды вечером я видел Мэрилин в передаче «Давным-давно». И у меня возникли все эти мысли, и потому всю следующую неделю я потратил на подготовку мотивированной заявки о выделении средств, а когда дотация была получена, взял академический отпуск и начал превращать себя в математическую модель. Это на самом деле не так трудно. Непривычно – да. Но не трудно.

Я не хочу объяснять, что такое ФОРТРАН, СИМСКРИПТ или СИ, и поэтому просто скажу то, что мы говорим всем, – это языки, с помощью которых люди общаются с машинами. Мне пришлось хорошо попотеть, чтобы рассказать машине все о себе. Потребовалось десять месяцев и пять аспирантов, чтобы написать соответствующую программу, но это не так уж и много. Чтобы научить компьютер играть в покер, в свое время потребовалось больше. После мне оставалось лишь ввести себя в машину.

Именно это, по словам Шмуэля, было сумасшедшей затеей. Как и у всех, занимающих достаточно ответственные посты на факультете, у меня есть удаленный терминал в… я называл это моей «игровой комнатой». Однажды я устроил там вечеринку, сразу после того как купил дом, когда все еще думал, что собираюсь жениться. Как-то вечером Шмуэль заметил, как я вхожу в дверь и спускаюсь по лестнице, и застал меня методично печатавшим мою историю болезни от четырех до четырнадцати лет.

– Болван, – сказал он, – неужели ты думаешь, что заслуживаешь увековечивания в компьютере 7094-й модели?

– Свари кофе, – попросил я, – и оставь меня в покое, пока я не закончу. Послушай, можно воспользоваться твоей программой по осложнениям после свинки?

– Параноидальный психоз, – заметил он. – Наступает примерно в возрасте сорока двух лет. – Однако он ввел в машину пароль и дал мне доступ к своей программе.

Закончив, я сказал:

– Спасибо за программу. Но твой кофе омерзителен.

– Нет, это у тебя омерзительные шутки. Ты действительно считаешь, что в этой программе будешь именно ты? Ты?

К тому времени у меня на лентах уже была большая часть сведений, касающихся физиологии и внешних факторов, и я прекрасно себя чувствовал.

– Что такое «я»? – спросил я. – Если оно говорит, как я, думает, как я, помнит то же, что и я, и поступает так, как поступил бы я, – что оно такое? Президент Эйзенхауэр?

– Эйзенхауэр умер много лет назад, болван, – отрезал он.

– Проблема Тьюринга, Шмуэль, – сказал я. – Предположим, я нахожусь в одной комнате с телетайпом. А компьютер находится в другой комнате с телетайпом и запрограммирован так, чтобы моделировать меня. А ты находишься в третьей комнате, связанной с обоими телетайпами, и ведешь беседу с нами обоими – и ты не сможешь сказать, кто из нас я, а кто машина; в чем тогда разница? И есть ли она?