Фредерик Пол - Торговцы космосом [сборник litres]

– Разница в том, Джозайя, – ответил он, – что я могу дотронуться до тебя, могу почувствовать твой запах. Если бы я был достаточно сумасшедшим, я мог бы поцеловать тебя. Тебя. Не модель.

– Ты бы смог, – сказал я, – если бы тоже был моделью и был бы в машине вместе со мной. – Я пробовал шутить с ним: – Смотри! Можно решить проблему перенаселения, если поместить всех в машину. Или, предположим, я заболел раком. Мое физическое «я» умирает. Зато математическая модель жива и невредима.

Но он действительно был обеспокоен, решил, что я схожу с ума. Его беспокоила даже не сама сущность проблемы, а мое отношение к ней, и я стал очень осторожен в беседах со Шмуэлем.

Итак, я продолжал играть в игру Тьюринга, стараясь сделать ответы компьютера неотличимыми от моих собственных. Я объяснил ему, что значит зубная боль и то, что помнил о сексе. Заложил в него связи между людьми и телефонными номерами и названия всех столиц штатов, за знание которых я получил награду в десятилетнем возрасте. Я научил его неправильно писать слово «ритм», так как сам всегда писал его неправильно, и говорить «поместить» вместо «положить» из-за юношеской привычки. Я играл в эту игру, и, Бог свидетель, я выиграл ее.

Не могу с уверенностью сказать, что я потерял взамен.

Но кое-что потерял.

Я начал терять память. Когда из Кливленда позвонил двоюродный брат Элвин, чтобы поздравить меня с днем рождения, я целую минуту не мог вспомнить, кто он такой. (За неделю до этого я рассказал компьютеру все о моих летних каникулах, которые проводил с семьей Элвина, включая и тот день, когда мы оба потеряли девственность с одной и той же девушкой под мостом недалеко от фермы моего дяди.) Мне пришлось записать телефонные номера Шмуэля и моей секретарши и постоянно носить их в кармане.

По мере того как продвигалась работа, я забывал все больше. Однажды вечером я посмотрел на небо и увидел три яркие звезды, расположенные на одной линии прямо над головой. Это меня напугало, потому что я не знал, что это за звезды, пока не пришел домой и не достал звездный атлас. А ведь Орион был для меня самым простым созвездием. А когда я посмотрел на телескоп, который сам сделал, то обнаружил, что не помню, как рассчитывал зеркало.

Шмуэль продолжал предостерегать меня. Я действительно очень много работал, по пятнадцать часов в день и больше. Но не чувствовал переутомления, а так, словно постепенно теряю самого себя. Я не просто учил компьютер быть мной, но вкладывал в него части самого себя. Это настолько потрясло меня, что я устроил себе выходные на всю рождественскую неделю и уехал в Майами.

Но когда я вернулся к работе, то уже не помнил, как работать на клавиатуре вслепую; пришлось вводить информацию в компьютер по одной букве. Я чувствовал, что хотя и продвигаюсь вперед, но информации все еще недостаточно, некие важные моменты еще отсутствуют. И я продолжал переливать себя в ячейки магнитной памяти: ложь, которую я сказал на призывной комиссии в 1946 году, шуточный стишок, который сочинил о моей первой жене после развода, и что написала Маргарет, когда сказала, что не выйдет за меня замуж.

Для всего этого в банках памяти было полно места. Компьютер мог вместить в себя все, что содержал мой мозг, особенно с помощью программы, которую я написал вместе со своими пятью аспирантами.

В результате память не исчерпалась. Исчерпался я сам. Помню оглушающее чувство темноты и пустоты, и это все, что до сих пор помню.

Что бы ни означало «до сих пор».

У меня был друг, который свихнулся, когда работал над телеметрическими исследованиями для одной из программ «Маринера». Я помню, как навещал его в больнице, а он рассказывал мне медленным, спокойным, бесстрастным голосом, что врачи делают для него. Или с ним. Электрошок. Гидротерапия.

Это, по крайней мере, разумная рабочая гипотеза, объясняющая, что происходит со мной.

Я помню – или мне кажется, что помню, – резкий электрический разряд. Я чувствую – или мне кажется, что чувствую, – ледяной поток вокруг меня.

Что это означает? Хотел бы я знать. Готов допустить, что, вероятно, чрезмерная перегрузка меня доконала и теперь я тоже пребываю в полном покое, в больнице, где за мной наблюдают психиатры и ухаживают медсестры. Можно такое допустить? Господи, я молюсь, чтобы это так и было. Я молюсь, чтобы тот электрический разряд оказался шокотерапией, а не чем-нибудь еще. Я молюсь, чтобы тот холодный поток оказался лишь водой, сочащейся из моих влажных простыней, а не потоком электронов в транзисторных модулях. Я не боюсь того, что сошел с ума. Я боюсь альтернативы.

Я не верю в альтернативу. Но все равно боюсь ее. Я не могу поверить, будто все, что от меня осталось – моя индивидуальность, мое «я», – всего лишь математическая модель, хранящаяся в банках памяти компьютера 7094. Но если это так?! Если это так, господи, что случится, когда – и как я смогу этого дождаться? – кто-нибудь включит меня?

День, о котором я хочу поведать вам, наступит примерно через десять тысяч лет. В нем, в этом дне, сошлись мальчик, девочка и Любовь.

На первый взгляд – исчерпывающие сведения, но все они – ложны. Ведь мальчик тут не так-то прост – ему сто восемьдесят семь лет от роду. Да и девочка – не совсем девочка. Ну а Любовь в данном случае не подразумевает того притворства, когда банальную похоть кутают в некий романтический флер, как оно видится многим сегодня. Моя история не придется вам по душе, если в курс дела вас не ввести сразу же; но ежели вы потрудитесь переварить факты, приведенные выше, она заиграет для вас новыми красками – вы будете смеяться, плакать и бурно сопереживать героям, по поводу или без повода – было бы только желание.

Так вот, причина, по которой девочка не была девочкой, проста – она была мальчиком.

Уже вижу, как вы хмуритесь и неодобрительно качаете головой, читая эту страницу. Кто, черт побери, скажете вы, захочет читать о гейской парочке? Ну-ну, осадите коней. Я не стану потчевать вас пикантными подробностями из жизни сексуальных меньшинств. Если бы вы увидели эту девушку вживую – ни за что бы не догадались, что она в каком-то смысле ни разу не девушка. У нее – ярко выраженная грудь, женские репродуктивные органы, на диво женственные бедра. Усов, бороды и выступающих надбровных дуг тоже не наблюдается. Раз увидев ее, вы бы ни капли не сомневались, что перед вами – самка, вот только какого вида? О, видовой вопрос, несомненно, обеспокоил бы вас – равно как и хвостик, шелковая шкурка и жаберные щели за каждым ухом.

Снова хмуритесь? Да бросьте уже! Очень милая девушка! Если вы, будучи нормальным мужчиной, провели бы с ней хоть час в одной комнате, то наверняка бы дугой изогнулись – только бы она к вам чувствами воспылала. Звать ее будем Дора – хотя настоящее имя звучит следующим образом: Омикрон-Двубазный седьмой группы, тип Эс-Дорадус 5314, цифровой код обозначает точный оттенок присущего ей зеленого цвета. Дора, говорю я вам, – создание женственное, очаровательное и милое. Признаю, одними словами убедить вас будет сложно.